Лампа наверху горела не так ярко, и она лежала подо мной с открытыми глазами и открытым телом. Я все еще был доволен своей победой, победой над ней.
Я сказал просто так, она все равно не понимала язык племени:
— Прекрасное сокровище — взять тебя на глазах твоего мертвого хозяина.
И она шепотом ответила:
— Будь счастлив, в таком случае, ты, грязь, ты, мертвый и червивый хлам. Будь счастлив и умри от этого.
Я вздрогнул, похолодев от ее сюрпризов. — Где ты научилась языку крарла?
— У моуи, у кого же еще, раз мы меняемся с ними товарами? Или ты не только тошнотворный, но и глупый, проклятая вонь?
Я был совершенно сбит с толку. Я насиловал женщин во время бесчисленных налетов и племенных войн. Они кусались, кричали, плакали или пищали от удовольствия. Они не бросали мне холодных оскорблений. И у них не было таких глаз.
— Раз ты понимаешь, что я говорю, — сказал я, — расскажи, почему мужчины сами отняли свои жизни.
Она улыбнулась на это.
— Три принца Эшкорека убили себя, узнав, что Вазкор поднялся из могилы.
— Вазкор, — сказал я. У меня свело живот. — Кто или что такое Вазкор?
— Ты, — сказала она. — Темный дикарь, собака, падаль. Спроси мертвых.
— Ты скажешь мне завтра, если ничего не скажешь сейчас.
— Значит, завтра я буду с тобой, хозяин? — Она дрожала но столько от страха, сколько от нежелания пугаться.
— Я не обижу тебя, — сказал я. — Я сын вождя и буду защищать тебя в крарле.
— О, радуйся, Демиздор, — сказала она. — Дикарь защитит тебя в вонючем логове его идиотского племени.
— Веди себя прилично, или дикарь передумает. То слово, что ты сказала — твое имя?
Она содрогнулась всем телом и сказала:
— Демиздор — мое имя.
Я не смог его как следует выговорить. Мне не терпелось забыть язык города, которым я пользовался.
— Деммис-тахр, — сказал я. Она засмеялась, как поперхнулась. Я не мог в ней разобраться, хотя собирался оставить ее себе.
— Даже мое имя будет осквернено, — сказала она. — Но я буду называть тебя Вазкор.
— Назови меня так, сука, и я убью тебя.
На рассвете я и двадцать три красных воина выехали из крепости. Мы сожгли своих мертвых с их украшениями и оружием; горожан мы оставили птицам-стервятникам горных долин. Мы забрали все их богатства и всех их лошадей. Мы не очень нравились этим лошадям после их прежних хозяев, но они полюбят нас, так как другого им не остается. Я почти мечтал увезти с собой одну из труб-пушек на телеге, но мои герои ни за что не соглашались даже прикоснуться к ней. Это был только каприз — я не имел представления об их действии и почти никакой надежды научиться управлять ими — так что пусть остаются.
Я посматривал, не появятся ли черные рабы, но ни одного не увидел, и мы не искали их. У нас была только одна пленница, и она была моя.
Я укутал ее в меха, чтобы воины не увидели ее изумрудов и других сокровищ из драгоценностей и живой плоти и не стали завидовать. Днем я заставил ее завязать волосы куском бархата, только маска-олень была видна. Она была спокойнее днем. Я сказал ей:
— Слушайся меня, и ты в безопасности. Ты нашла меня грубым, но попытайся что-нибудь выкинуть, и окажешься во власти других, еще менее любезных, чем я.
— Это в самом деле приятная мышь, — сказала она. Потом, когда мы выходили, она насмешливо позвала меня:
— Вазкор, Вазкор.
Я не смог заставить себя ударить ее. Я был опьянен ее телом и не хотел повредить его, и она знала это, уже чувствуя свою власть, она, моя рабыня. Я взял ее за плечи и поднял над землей.
— Я тут думал, сука. Может, ты права. Может быть, твой король Вазкор — ведь он был король, золотая маска — может быть, он во мне, как говорили старики, когда упали на колени. Так вот. Зови меня этим именем. Я побью тебя, если ты будешь звать меня иначе. Я Вазкор. Как-нибудь я украду золотую маску и буду надевать ее, когда буду закупоривать тебя.
После этого она примолкла, так как была не менее противоречива, чем другие женщины.
Однако эта мысль укоренилась во мне. Если я напоминал их мертвого принца, именно его дух и направлял, должно быть, мою одержимость. Происшествия на скале не отступили в памяти, как сон, который положил им начало, но я говорил себе, что не стану раздумывать над ними. И у меня были другие проблемы, требовавшие раздумий.
Мужчины крарла встретили меня на рассвете приветственными криками, как они приветствовали бы вождя после воинственного налета. Когда они заметили, что я заполучил себе девку из городских палаток, они закричали еще громче. Я мог бы взять, что пожелаю, они не стали бы ворчать, по крайней мере в тот час, потому что я был героем, освободившим их. Позже они будут ненавидеть меня еще больше за то, что обязаны мне.
Я посадил Демиздор на лошадь. Хотя в крарлах мало женщин ездили верхом, моя женщина должна ехать верхом. Пусть она и рабыня, ее ценили в крепости.
Я не трогал ее с того первого раза. Она считала меня дикарем, псом, которого притягивал к ней сексуальный инстинкт, и я чувствовал, что она воображала, что благодаря этому она сможет вертеть мной. Поэтому я не прикасался к ней, хотя низ живота у меня сводило от желания. До этого я никогда не занимался дипломатией в отношениях с женщинами. Как мальчишка, потерявший голову от какой-то девчонки, которая не дается, я упражнялся в произнесении ее имени про себя, старясь добиться правильного звучания. Когда я предлагал ей еду и питье, она отворачивалась, как будто это было насилие, и она предпочитала, чтобы ею насильно овладели, чем насильно кормили. Я вспомнил мифы о сверхъестественных силах в городах и оставил ее в покое.
Ту ночь мы провели в горах. Нам не попалось свежей добычи, и мы пили, чубы заглушить голод. Я отнес ей чашу городского вина — в их палатках оно хранилось в бочках — но она ни за что не пила в моем присутствии. Я оставил ей чашу и, когда вернулся, обнаружил, что она осушена.
Я лежал рядом с ней для ее же безопасности, а также ради своей гордости. Воины раздули бы целую историю, если бы я взял девушку и не обслужил ее. Я спал плохо, споря с самим собой, то ли не трогать ее, то ли овладеть ею и кончить с этим.
Незадолго до рассвета я услышал, как она пошевелилась, и сказал себе, что поступил мудро, не давая себе заснуть. Я вспомнил кинжал, который она метнула в меня. Вскоре я различил ее силуэт на светлеющем небе. Она стояла на краю обрыва. На секунду я вообразил, что она собирается броситься со скалы так же, как городские мужи бросились на свои мечи.
Я напрягся, готовый прыгнуть и оттащить ее, и она сказала:
— Лежи спокойно, воин. Я недостаточно смела для этого. Не сегодня, по крайней мере.
— Ты должна называть меня Вазкор, — сказал я. — Разве я не говорил тебе?
