Но когда уже почти сделала шаг, в голове выстрелило: нет. Нина. Ну не будет мужа, и ладно. Это ведь ничего не значит, у мамы тоже не было мужа, и у Кати отца не было. Все равно Катя может родить себе детей, много детей. Нет. Только не как мать. Никогда. Лучше под колеса.
22:17. Вадим
Завтра на работу, а после работы случится час икс, он сможет наконец посмотреть на свою добычу. К этому времени она наверняка начнет исходить от голода и будет рада тому, что к ней пришли. Чтобы поскорее дождаться завтрашнего дня, Вадим поскорее лег спать, но долго ворочался. Сон не шел. Хотелось посмотреть прямо сейчас, узнать, что она там делает, плачет ли еще или уже успокоилась. Нужно было придумать какое-то отверстие для подглядывания. Но тогда, когда он составил план, ему казалось, что вытерпеть один день после полугодового ожидания ничего не стоит. Теперь выяснилось, что это трудно. В голову лезли мысли о том, что ее могут забрать прямо сейчас, прямо в эту минуту постучать в дверь и забрать. Нет, он не отдаст. Он никогда никого не отдавал. Ни отца, ни Даниэля. Он даже котенка тогда не отдал. Вадим закрыл глаза и вместо приятных мечтаний о завтрашнем дне почему-то вспомнил про котенка.
Мачеха ушла, а Вадим торопливо схватил котенка, запихнув его в рукав, спустился по лестнице и побежал, громко хлопнув калиткой. Она, конечно, отругает его за то, что он убежал сам куда-то, без разрешения, но выхода не было. Надо было срочно исправить это, прекратить, не дать клубку распутаться. Котенок нашел выход из рукава, и пришлось на бегу держать его за голову.
До школы он добежал быстро. Собак не было. Он юркнул в кусты и спрятался между мусорным контейнером и забором школы. Здесь нужно бросить котенка. Веревка! Он снова забыл про веревку! Затолкав котенка обратно в рукав, он бросился к мусорным бакам, нашел полиэтиленовый пакет около и, вывалив мусор прямо на землю, снова бросился в кусты. Пакет подтекал и вонял гнилым, но годился. Он оторвал от пакета полоску и, обмотав котенку лапу, затянул пакет. Завязал на два узла. Котенок пищал и вырывался. Второй конец полоски он привязал к пруту школьного забора и тоже затянул. Котенок пятился, стараясь выбраться, и это напомнило Вадиму его самого и люголь, и стало жалко котенка. Однако тот принялся грызть пакет, и стало ясно, что так его не задержать. Можно было бы, наверное, бросить его в бак, если бы тот был пустым, но, как назло, в баке было слишком много мусора. Нужно было привязать за голову, сзади, чтобы он не мог грызть, и тогда он не освободится.
Он представил, как котенок сидит тут и к нему подходят собаки и съедают его. Разрывают тело или откусывают голову. А глупый котенок к ним тоже ластится и не знает, что они вот-вот его слопают. Или еще хуже, как котенок отвязывается и убегает к девочке, и она выскакивает навстречу и радуется, и мама ее радуется, и котенок играет со щенком, и потом все они едят пирожки. От этого стало обидно и горько.
Это его котенок, его личный котенок. Эти лапы, и выдвигающиеся коготки, и просвечивающие уши, и хвостик, состоящий из позвонков. Только с Вадимом он должен играть, подставляя животик, только к нему ласкаться, прогибая спину, и если в его жизни котенок кончился, то он должен кончиться совсем, а не быть чьим-то еще. Ни едой для собак, ни игрушкой для девочки. Он вдруг понял, что делать.
Он сложил оставшийся пакет в полосу, накинул на шею котенку и потянул в разные стороны. Котенок сначала пытался вывернуться и бился, но потом что-то в нем резко сломалось и хрустнуло, наверное, шея раздавилась. И он перестал быть пружинистым и твердым, теперь котенок был больше похож на тряпочного, набитого костями внутри. Глаза у него тоже больше не двигались, а смотрели вперед, и рот открылся. Вадим потрогал его за нос и за язык, но котенок не двигался.
Он закрыл котенку рот и хотел обнять его, пожалеть и погладить, но не мог. Потому что это он сам сделал котенка таким мертвым. От этого внутри образовался какой-то большой пузырь. И казалось, что этот пузырь, похожий на воздушный шарик, заполнил все внутри и перекатывается – то в голову, отчего стоять ровно становится трудно и котенок никак не заворачивается в пакет и выкидывается мимо мусорного бака. То в грудь, и тогда становится тяжело дышать, и идти по дороге домой быстро тоже не получается. То наползает на глаза, и все становится мутным, как будто слезы наполнились и хотят вытечь – но не плачется тоже, потому что оболочка у шарика толстая и не прорывается. И не заплакал, даже когда мачеха встретила его у порога и спросила, где был. Промолчал в ответ, потому что этот шарик и слова изо рта не выпускал. Пошел в комнату и лег на постель.
Тени проползали сверху, наползали на лицо, трогали, и от этого казалось, что это все не по правде. Что котенок не был таким мертвым, и шея у него не раздавилась, и что на самом деле все это был сон, и если залезть на чердак, то котенок окажется там, на чердаке, в сундуке, и, наверное, снова накакал. И почему-то с каждой секундой рот мертвого котенка и остекленевший его взгляд казались все менее настоящими, а то, что он там, наверху, живой, становилось все большей правдой. Вадим уже собрался побежать наверх и посмотреть, убедиться, что котенок живой, но внезапно вошел отец. Он постоял немного над кроватью и, помолчав, присел рядом, положил руку на лоб.
– Аня сказала, что у тебя котенок… Я животных не очень… но Аня не против. Ты можешь его оставить.
Вадим вспомнил то ощущение. Это было что-то похожее на взрыв. Будто пузырь, надувшийся внутри, вдруг лопнул и порвал Вадима тоже. Оставить. Оставить котенка. Чтобы у него был свой собственный, только его личный котенок. Оставить себе. С его ушками и хвостиком, смешными коготками, носом, остекленевшим взглядом. Сейчас. Когда он уже мертвый валяется в помойке, завернутый в пакет. Не вчера, не утром, не два дня назад, а сейчас. Когда уже поздно, и нет никакого котенка, а есть только меховой мешочек с костями в вонючем пакете в мусорном баке за школой.
Мачеха специально издевалась. Она же видела, что Вадим вернулся один, без котенка, что не полез на чердак, что избавился. Зачем она так… И глупый отец, не понимающий ее страшных игр. Ты можешь его оставить.
Да, оставить мертвого котенка, положить его в сундук на чердаке и каждый день смотреть, как он гниет, как от него отваливаются клоки шерсти, как его съедают червяки, как противно копошатся в нем. Вадим снова разозлился. Надо было тогда еще убить ее стульчиком, спустить с лестницы, чтобы она переломалась в люке, и кинуть сверху что-нибудь тяжелое, чтобы наверняка, тогда у него был бы котенок. Свой собственный живой котенок. Надо было прокрасться ночью, затянуть петлю на ее шее, потуже, чтобы это ее шея хрустнула и раздавилась, и они бы жили с отцом и котенком, и им было бы хорошо. Еще приехали бы братья, вернулись из своих военных училищ и тоже бы жили с ними. Их же поэтому отослали прочь, подальше, чтобы они не мешали ей затягивать отца в свои сети, она бы и Вадима отослала, если бы не возраст. Или сдала бы в детский дом, но не может – соседи будут смотреть косо. Но это ничего, он ей еще отомстит. За котенка, за братьев, которые там совсем одни, он всех спасет. Надо просто ждать удобного момента, тренироваться и ждать. Спал он в ту ночь крепко.
