Вой моего отца заполнил всю долину, он, наверное, достиг даже горного хребта над Е-Дирхом. У меня было такое чувство, что он заполнил весь мир. Это был крик боли, горя и отчаяния. Он наполнил мое сердце холодом, осушил мои слезы, и даже маленькие волоски на моих руках поднялись дыбом.
Сбежалось все село. Люди молча стояли позади нас и наблюдали за тем, что происходит.
Теперь отец бился в дверь головой. Ритмичный беспощадный звук. При этом отец бессвязно кричал:
— Сафия, моя любимая жена! Вернись ко мне и к нашим ни в чем не повинным детям! Ты мне нужна, ты — мой бог, прости меня!
Внезапно дверь распахнулась. Появился дядя Ибрагим. Мы не стали ждать, что будет дальше, проскочили между ногами отца и дяди и помчались по прохладному коридору во двор. И там сидела она, наша мама, тоже заплаканная, а рядом с ней — Асия. Мы бросились к нашей матери, мы обнимали ее, гладили, вдыхали ее сладкий запах, трогали ее мягкую кожу, мы плакали в ее объятиях.
Я помню, что мне очень понравилась моя маленькая сестренка Асия — такая толстенькая, чистенькая. Наверное, потому что мы, в отличие от нее, были исхудавшими и грязными.
Рабия, самая умная из нас, первой пришла в себя. Она внимательно посмотрела на мать. Затем сказала:
— Мама, ты опять беременна? Так не должно быть. Мама, скажи, что это не так.
Мать не сказала ничего. Она была беременна — беременна ребенком, который вскоре умер вместе с ней, так и не родившись.
На улице отец и хали Ибрагим вели переговоры. Дядя потребовал от отца, чтобы он вместе с ним пошел к кади, если хочет вернуть жену. Отец согласился.
Взрослые в сопровождении сельского старейшины отправились в путь, в Тизнит — в суд. Мы, дети, остались с халти Кельтум. Дядя находился в полной уверенности, что ни один кади в мире не заставит женщину вернуться к этому пребывающему в отчаянии человеку с помутившимся рассудком. Он был убежден, что теперь кади даст ей третий и уже окончательный развод.
Но дядя Ибрагим недооценил нашего отца. Тот проявил себя перед судьей как разумный и ответственный человек. После продажи холодильника у него даже были деньги, чтобы достойно отблагодарить кади. Кади принял решение, что отец — хороший семьянин и что он уже не сумасшедший. Теперь он готов забрать жену обратно и возглавить семью, как это и полагается.
— Шерифа, — сказал кади моей матери, — я провозглашаю, что ты должна вместе с этим мужчиной вернуться к своим детям. Он — хороший и умный муж. Он сделал ошибку и получил урок. Если снова появится какая-либо причина для жалобы — приходи ко мне, я буду тебя защищать и, если надо, провозглашу окончательный развод.
И старейшина села тоже оказался на стороне отца. Мать упаковала в Е-Дирхе свои скудные пожитки, попрощалась со своей семьей и села вместе с нами в автобус, едущий в Агадир.
Ей было не суждено больше вернуться в родную деревню.
Последнее лето
Мать вернулась в дом, который уже не был ее домом. Руина, грязная, запущенная, без мебели. При помощи нашей соседки Фатимы Марракшии ей с большим трудом удалось привести его в более-менее жилое состояние. Два дня подряд женщины вдвоем отмывали и скребли пол, стены и кафель. Оки отскребли окна, выбросили мусор и выстирали всю одежду на стиральной доске над жестяным корытом во дворе. На крыше были натянуты веревки для сушки белья. Весь дом пропах хозяйственным мылом, хлоркой и чистотой.
Каким-то образом нашим родителям удалось раздобыть кровать и кое-что из мебели. С последними деньгами, оставшимися после продажи холодильника, отец пошел за покупками. Он вернулся с горой овощей и фруктов и даже принес жирный кусок баранины. Накупил он так много, что ему пришлось брать такси, чтобы довезти все это домой.
Вечером мама приготовила ужин, и в доме появился запах, которого мы уже давно не слышали. Мы, дети, болтались на кухне. Нам хотелось быть поближе к маме и к еде, которой нам так не хватало.
— А цыплята тоже будут? — с надеждой спросил Джабер.
— Радуйся, что тебе вообще хоть что-нибудь достанется, — ответила Рабия.
Вечером Джабер был очень рад даже таджине из ягненка, приготовленному матерью. Это одно из традиционных блюд в Марокко: своего рода густой мясной суп, который подают в глиняном горшке, а к нему — свежеиспеченный хлеб из дрожжевого теста. Мы брали пищу руками и ели до тех пор, пока не почувствовали, что вот-вот лопнем.
Наша жизнь постепенно приходила в норму. Рабия, Джабер, Джамиля и Муна ходили в школу. Уафа и я отправились в школу, где учат Коран.
Она находилась на параллельной улице рядом с общественной печкой, в которой пекли хлеб люди, не имевшие собственного очага. Директором школы был мужчина с внушительным носом и большими ушами. Я уже не помню, как его звали на самом деле, но мы называли его по-берберски «талиб би’мсган» — «учитель с большими ушами».
Талиб оборудовал на первом этаже своего дома классную комнату. Он обучал дошкольников грамоте, однако мы главным образом должны были заучивать наизусть суры из Корана.
Я ненавидела талиба и его уроки, потому что он был очень строгим. Талиб сидел на огромной подушке у торцовой стены комнаты. На его голове была маленькая пестрая шляпа, одет он был в светло-коричневую джеллабу. В руке он держал бамбуковую палку метровой длины и бил ею детей, которые, по его мнению, были недостаточно внимательны.
Перед талибом на тростниковых циновках сидело много детей. Мне кажется, их было не менее сорока. Мы теснились на этих циновках, прижавшись плечами друг к другу.
Нам было очень неудобно. К концу занятий у нас на ногах появлялись отпечатки тростниковой циновки.
Уафа прошептала:
— Уарда, я не могу больше сидеть.
Я попыталась незаметно подсунуть свою маленькую руку под ногу сестры, чтобы тростник не так больно впивался в ее нежную кожу.
Тресь! Талиб заметил это, и его бамбуковая палка тут же стукнула меня по голове. Я моментально включилась в общее бормотание суры 107 «Аль Ма’ун», «Помощь»:
Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Видал ли ты того, кто ложью считает религию? Это ведь тот, кто отгоняет сироту и не побуждает накормить бедного. Горе же молящимся, которые о молитве своей небрегут, которые лицемерят и отказывают в подаянии!
Я произносила стихи громко, потому что не любила талиба. Разве он в прошлую пятницу перед обеденной молитвой салат аль-джума не получил от соседки большую миску с кускусом, блюдом из манки с толстыми кусками мяса? Разве мы все не думали, что нас ожидает вкусный обед? И разве это не он ужасно унизил нас, бедняков?
