— Этого я ей приказать не могу, — сказал хали Ибрагим, — потому что я сам против. Ты был плохим мужем моей сестре. Ты опасен. Наверное, ты сумасшедший. Ты пытался убить ее. Я видел шрам на ее горле. Покинь это место, пожалуйста. Да хранит тебя Аллах.
Отцу понадобилась пара секунд, чтобы осмыслить его слова. Он едва дышал, его глаза стали узкими, лицо изменилось. Сейчас это было не лицо, а ужасная маска ярости, отчаяния и безумия.
Дядя Ибрагим сделал шаг назад, потому что у отца в руке вдруг появился дженуи. Длинный острый клинок блеснул в свете солнца.
Отец прошипел:
— Ты должен вернуть мне мою жену. Или ты умрешь.
Дядя Ибрагим от ужаса сначала окаменел. Но когда отец двинулся к нему, дядя Ибрагим бросился бежать. Он мчался со всех ног, спасая свою жизнь: из школьного двора на улицу, затем по улице до перекрестка на следующую улицу; он несся дальше и дальше. Отец гнался за ним со своим дженуи.
Он ругался и угрожал дяде:
— Я убью тебя, я убью вас всех! Я уничтожу всю вашу семью!
Люди на улице шарахались в стороны, когда дядя Ибрагим в учительской джеллабе бежал через селение, а отец в развевающейся синей накидке жителя пустыни гнался за ним. При этом он так сильно размахивал ножом, что даже иногда терял равновесие.
И до сих пор старики на базарной площади рассказывают об этой погоне. Фамилия Саилло в Тизните имеет плохую славу.
В конце концов у отца иссякли силы. Дядя Ибрагим оказался проворнее и успел спрятаться в узких закоулках за базаром.
По всей видимости, отец снова успокоился, потому что он покинул Тизнит, не появившись в Е-Дирхе. Он вернулся в Агадир без матери и без Асии.
Отец недолго оставался с нами. Он взял с собой Джабера и исчез из нашего дома. Нам он не сказал, куда собирался податься, не сказал даже «бислама» — «до свидания». Он просто исчез вместе со своим сыном. Мы, девочки, остались в Агадире одни.
Соседи помогли нам выжить. Они давали нам хлеб и воду, а иногда даже чашку оливкового масла или молоко для малышей. Поскольку отца не было, они решались подходить к нашей двери. Однако, насколько я помню, все избегали заходить в наш дом, в котором все было запущено до крайней степени.
Через шесть недель отец и Джабер вернулись. Их было трудно узнать. На отце была больничная пижама, он сильно отощал. Джабер же исхудал так, что, казалось, его ребра вот-вот проткнут кожу.
Отец не реагировал на попытки заговорить с ним. Джабер рассказал нам, что случилось с ними.
Они оба отправились в Алжир — иногда шли пешком, а иногда ехали на попутных грузовиках. Отец решил вступить во «Фронто Полиссарио» — Народный фронт борьбы за освобождение Западной Сахары. Джабер знал все о «Полиссарио», отец много рассказывал ему о нем во время их долгого путешествия.
Народный фронт борьбы за освобождение Западной Сахары был основан в 1975 году жителями Сахары, гордыми мужчинами из пустыни, такими, каким когда-то был мой отец. Сначала они боролись за независимость своего народа и против владычества испанских колонизаторов, затем — против Марокко и Мавритании. К их движению присоединилось около десяти тысяч человек. И отец тоже хотел бороться вместе с ними.
Отец и Джабер добрались до границы с Алжиром, где находилась штаб-квартира «Полиссарио». Но пограничники обратили внимание на эту странную пару. Они допросили отца и сразу же отправили его в психиатрическую больницу. Джабера отдали на попечение какой-то семьи.
В клинике отца успокоили с помощью медикаментов. Но врачи, очевидно, не все время следили за тем, принимает ли он лекарства, назначенные ему. Как бы там ни было, через пару недель ему удалось совершить побег из этой закрытой клиники. Среди ночи он ворвался в квартиру приемной семьи, где жил Джабер, схватил его и отправился с ним обратно в Агадир.
На этом приключение с «Фронто Полиссарио» для отца закончилось. И хотя оно помогло отцу понять, что он тяжело болен, для нас это ничего не изменило. Скорее, стало еще хуже. Вернувшись назад, он нашел нас, грязных и голодных, в углу спальни на первом этаже, где мы в отчаянии сбились в кучку.
На следующий день он появился перед нами с ввалившимися щеками и лихорадочно блестящими глазами и провозгласил:
— Дети, я продам холодильник.
Нам было все равно. Холодильник уже давно не работал, поскольку нам отключили электричество. И даже если бы у нас было электричество, то все равно нечего было класть в него.
— А когда мы продадим холодильник, — сказал отец, — мы на эти деньги все вместе поедем в Е-Дирх. Мы вернем мать в Агадир. Это я обещаю вам, да поможет мне Аллах.
Ночью, прижавшись друг к другу на своих картонках, мы плакали. Но впервые за долгое время наши слезы лились не от отчаяния, страха и горя, а от облегчения. Мы плакали, потому что отец пообещал нам вернуть мать. Мы плакали, потому что у нас опять появилась надежда. Надежда на нормальную жизнь.
На следующий день отец вместе с нами сел в автобус. Он расположился на одном сиденье с Джабером. Я взяла Уафу на колени и прижалась к Рабие. Муна и Джамиля сидели по другую сторону прохода. В Тизните мы пересели в маленький автобус месье Автобуса, который привез нас в Е-Дирх.
Каменистая дорога, ведущая из долины вверх, к дому нашей бабушки, показалась мне нескончаемой. Отец шел впереди, мы следовали за ним, построившись по росту. Перед дверью бабушки наша процессия остановилась.
— Садитесь, — сказал отец, — ничего не говорите. Я обо всем позабочусь.
Мы сели в пыль перед дверью бабушкиного дома. Отец казался мне большим и сильным, когда он подошел к двери, поднял кулак и трижды громко постучал в дверь. Мое сердце билось почти так же громко, как он стучал. За этой дверью находилась моя мать. Отец заберет ее. Мы упадем в ее объятия, она будет целовать нас и тихо разговаривать с нами, затем упакует свои вещи, возьмет Асию на руки и сядет вместе с нами в автобус. Автобус в Агадир. Домой. Нормальная семья. Счастливая семья.
Но дверь не открывалась. Мы сидели в пыли и ждали. Мы ждали пять минут, которые показались мне часом. Мы ждали десять минут, а для меня прошло полдня. Мы ждали пятнадцать минут, и они показались мне бесконечно долгими. Я не хотела плакать, но слезы потекли вопреки моим желаниям. Они оставляли следы на моих пыльных щеках. Я всхлипывала. И даже если мне ненадолго удавалось сдерживать свой плач, слезы продолжали течь из глаз. Все мои сестры плакали. Уафа, Джабер, Джамиля, Рабия и Муна сидели рядом со мной, шесть воплощений горя. Лишь отец стоял, выпрямившись, перед нами, повернувшись к двери бабушкиного дома, так что мы не могли видеть его лица.
Поэтому для нас было полной неожиданностью, когда отец начал рыдать. Это был долгий страшный, жалобный вой. Было трудно понять, что именно он кричит. Но я предполагаю, что он выкрикивал имя моей матери: «Сафия! Сафия-я-я-я-я-я-я!» Это был самый страшный звук, который я когда-либо слышала. Страшнее, чем звук вонзающегося в стену отцовского дженуи. Ужаснее, чем глухой шум ударов, когда он ночью тайком избивал мать.
