Прием у царя носил протокольный характер. Василий Шуйский осведомился о здоровье своего брата, шведского короля, поблагодарил его за поддержку. Делагарди ответил столь же учтивой речью, сообщив еще раз о желании Карла IX помочь великому князю избавиться от польской напасти и защитить православную веру.
Настоящие тяжелые переговоры начались уже после аудиенции. Русский самодержец назначил в советники Михаилу Скопину-Шуйскому двух бояр, которые обсуждали условия дальнейшего предоставления шведской помощи. Василий Шуйский желал, чтобы шведское войско безотлагательно двинулось на выручку Смоленска, осажденного польским королем. Делагарди настаивал на отдыхе до полного схода снега и высыхания дорог, требовал немедленной передачи Кексгольма и выплаты денежной задолженности солдатам. Кроме того, необходимо было дождаться подхода к Москве трехтысячного отряда фельдмаршала Эверта Горна, вышедшего из Выборга еще в феврале 1609 года. Продвижение этих сил в глубь России, на соединение с Делагарди, сопровождалось дезертирством, мятежами и грабежами населения. Английские, шотландские и французские наемники, составлявшие отряд Горна, начали бунтовать еще в Выборге, получив оплату мехами, которые там невозможно было продать за хорошую цену. Дальше дела пошли еще хуже. Денег не было, католики-французы все больше склонялись к польской пропаганде, заявляя, что не хотят служить русским язычникам и собираются перейти на польскую службу. Кризис достиг пика в мае 1610 года, когда из-за невыплаты денег взбунтовались англичане и шотландцы, подогреваемые к мятежу двумя своими полковниками. Один из них едва не убил Эверта Горна, бросившись на него с кинжалом. Ночью восемьдесят англичан перебежали к полякам, а на следующий день фельдмаршал расправился с оставшимися зачинщиками беспорядков. Казнив несколько человек и сменив командиров, он привел солдат к повиновению, однако ему удалось лишь загнать вглубь тлевшее в войске недовольство.
К началу переговоров между Скопиным-Шуйским и Делагарди измотанное сражениями с польскими отрядами и внутренними неурядицами войско Горна находилось менее чем в двухстах километрах к северо-западу от Москвы. Эверт Горн и русский воевода Григорий Валуев со своим десятитысячным конным отрядом, посланным на помощь иностранным наемникам, двигаясь от крепости к крепости, медленно выдавливали остатки тушинской армии в западном направлении, вынуждая польских предводителей уводить свои отряды в стан Сигизмунда под Смоленском. На освобожденных территориях, по примеру Скопина-Шуйского, Григорий Валуев ставил острожки. Силы Горна и Валуева выступали в роли своеобразного бульдозера, очищавшего Смоленскую дорогу на подступах к Москве, а также прилегающие области от поляков и «воровских» казаков. Это была необходимая прелюдия перед назначенным на конец весны наступлением русского войска на армию Сигизмунда под Смоленском.
Однако все планы могли рассыпаться, если бы разноязыкий сброд, находившийся под командой Эверта Горна, отказался воевать или перешел на сторону поляков. Боеспособность этого воинства, впрочем, как и наемников Делагарди, можно было укрепить лишь с помощью звонкой монеты.
Скопин-Шуйский много раз клятвенно заверял своего друга Якоба Делагарди, что нужно лишь дойти до Москвы, а там уже готова казна для расплаты по долгам. Но денег, несмотря на всю пышность царского приема, не было. И тогда бояре нашли революционный финансовый выход. Впервые в истории России было решено начать чеканку золотых монет. В переплавку пустили часть сокровищ Кремля и церковные драгоценности. Царь, подавая пример жертвенности, заложил в счет уплаты долга наемникам собственные золотые ковш и чарку, на Монетный двор отправили на переплавку статуи двенадцати апостолов в человеческий рост, изготовленные из чистого золота. Стоимость золотой копейки определили в десять серебряных, что вызвало возмущение наемников. Они решили, что великий князь намеренно завысил стоимость золотой копейки, желая сэкономить на солдатах. Впрочем, нельзя исключать, что наемники, своими глазами увидев московские богатства, занялись обычным вымогательством.
«Понтусу и всем пришедшим с ним войскам московский царь Шуйский был очень рад, часто посылал им отменное угощение из своих царских кухонь и погребов, почтил всех офицеров по случаю прибытия золотой и серебряной посудой из своей казны, заплатил сполна всему войску все, что им причиталось золотом, серебром и соболями, — писал Конрад Буссов в своих „Московских хрониках“. — Но когда Понтус и кум Вейт набили мошну, они обнаглели и стали учинять в городе одно безобразие за другим, поэтому они сильно надоели московитам, и те дождаться не могли, чтобы Бог поскорее послал хорошую погоду и сошел бы снег, вскрылись реки, установился хороший путь и можно было бы этих храбрых вояк послать в поле на врага и избавиться от них в городе».
Желание Василия Шуйского побыстрее отправить войско под Смоленск объяснялось как государственными, так и личными соображениями. Скоро стало ясно, что двое его родственников, племянник Михаил Скопин-Шуйский и старший брат Дмитрий Шуйский, не могли ужиться вместе, и жертвой их соперничества в любой момент мог пасть сам государь. Брат Дмитрий, не снискавший себе воинской славы, умело вел коридорные баталии в Кремле, восстанавливая против юного героя царя и бояр. Пользуясь тем, что решение о передаче шведам Кексгольма принял Скопин-Шуйский, а царь впоследствии лишь подтвердил его, Дмитрий Шуйский обвинил полководца в предательстве русских интересов и сговоре со шведами. Василий Шуйский возмутился и даже ударил наушника посохом, но коварство царя было хорошо известно его окружению. Это могла быть сцена, призванная успокоить сторонников племянника, присутствовавших при разговоре. «Ко единым же к тем тщание имея, которые во уши ему ложное на люди шептаху, он же сих с веселым лицем восприимаше и в сладость их послушати желаше», — характеризовал самодержца летописец.
Вскоре после вступления Скопина-Шуйского в Москву у него состоялся тяжелый разговор с царственным дядей. Соглядатаи донесли великому князю о крайне неприятном для него эпизоде, случившемся в декабре, во время стоянки скопинского ополчения в Александровской слободе. Один из предводителей рязанского дворянства, Прокофий Ляпунов, прислал к Скопину-Шуйскому послов, предлагая занять московский престол. В сопроводительной грамоте рязанцы обличали Шуйского, который «сел на Московское государство силою, а ныне его ради кровь проливается многая, потому что он человек глуп, и нечестив, и пьяница, и блудник, и всячествованием неистов, и царствования недостоин».
Скопин рязанских депутатов прогнал, грамоту разорвал, но царю об измене не сообщил. Не стал он, как того требовал закон, заковывать смутьянов в кандалы и отправлять их в столицу для дознания. Неизвестно, проявил ли полководец свойственное молодости великодушие, или прав был польский гетман Роман Ружинский, отправивший в феврале 1610 года письмо королю Сигизмунду со следующими строчками: «Василий Шуйский в распре с Михаилом Скопиным, и каждый из них помышляет сам о себе… по имеемым мною от лазутчиков уведомлениям, нетрудно было бы его привлечь на сторону В. К. В. [Вашего Королевского Величества]».
Приведем отрывок из польской дневниковой записи, опирающейся на рассказы московских бояр и рассказывающий о беседе родственников: «Когда Скопин въезжал в Москву, то его встречали с хлебом-солью и с подарками весь мир, люди посадские и бояре. Василий Шуйский, оскорбленный этим, послал сказать ему, чтобы, не заезжая в свой дом, сейчас же приехал в крепость. Скопин сделал так. Царь встретил его такими словами: „Благодарю тебя за верную, хорошую службу мне и моему государству, но не благодарю за то, что хочешь лишить меня царства“. Скопин отвечал ему: „О царстве я не думаю, но советую тебе оставить жезл и управление государством, потому что счастье не благоприятствует твоему правлению и смятение не прекратится, пока мы не изберем себе государя царской крови“. Василий остался доволен ответом и сказал: „Я охотно положу царский посох, только выгони Литву из всей России; тогда вам будет воля избирать государем, кого хотите“».
