События каролингского и артуровского циклов смешивались в XII–XIII веках: не потому, что в каролингский цикл вторгался артуровский, но скорее потому, что первый, первоначально эпический по своей сути, со временем все больше приобретал типичные черты второго, для которого характерны любовные истории, странствия и приключения с волшебной или романтической подоплекой.
В XII–XIII веках поэт Бертран из Бар-сюр-Об, автор «Жирара Вьеннского» и, возможно, «Аймери Нарбоннского», подразделял легенды о подвигах на три цикла: третий цикл составляли двадцать четыре песни из «Песни о Гильоме» («Geste de Guillaume»), посвященные герцогу Гильому Аквитанскому, современнику Карла Великого (возникает, однако, вопрос, не отсылали ли они каким-либо образом к памяти героя похода Барбастро и любимца Папы Григория VII). В этих песнях присутствовала тема верности вассалов своему слабому и безвольному сюзерену, которому внутренние враги угрожают не меньше, чем внешние. Эпическая традиция встречалась с историей и неразрывно переплеталась с ней.
Тирренские моряки и норманнские воины
Мы знаем, что существует два противоположных объяснения необычайного расширения границ Западного мира, начавшегося с XI века. Первое — что это расширение было вызвано и даже в какой-то степени направляемо внешними силами; второе — что это был самостоятельный процесс, причины и движущие силы которого нужно искать на европейской территории.
Сторонник первой точки зрения Морис Ломбар говорил, что формирование средиземноморского, в первую очередь мусульманского, пространства от Кордовы до Каира, от Кайруана до Дамаска и от Палермо до Багдада, с его крупными городами, где был высокий спрос на товары потребления и сырье, побуждало европейский Запад поставлять в этот район те товары, которыми он располагал или которые в изобилии производил: древесину, железо, олово, медь, оружие, а также — обходя церковные запреты — рабов. Такая торговля, становясь все более оживленной, способствовала восстановлению связей между различными участками средиземноморского побережья, несмотря на повсеместные морские конфликты и набеги пиратов, и влила новые жизненные соки в жилы варварской Европы, едва оправившейся от зимы раннего средневековья. Поборники второй гипотезы (Марк Блок, Линн Уайт-мл., Жорж Дюби и другие), напротив, ставили во главу угла целую серию взаимодополняющих причин — от климатических и демографических до технологических. Но, кажется, давно уже ясно, что для составления полной картины нужно учитывать все эти факторы, оценивая каждый из них соответственно его реальной важности и избегая искушения устанавливать единственные или первостепенные причины в процессе, который необходимо рассматривать именно как комплексный. Мусульманское золото, которое в X–XI веках обращалось в большом количестве в прибрежных городах христианской Европы, имело различное происхождение. Например, в Барселоне это могла быть плата арабо-испанских правителей каталонским наемникам; однако чаще это были доходы от европейской торговли, в которой все большую долю составлял экспорт, а также — не в последнюю очередь — добыча, полученная в результате грабительских нападений.
Для Пизы и Генуи в конце X — начале XI века еще существовала угроза мусульманских набегов, хотя сегодня принято считать, что упадок экономики и мореходства в этих городах начался еще раньше. Впрочем, в скором времени им пришлось проверить собственные силы в непростой борьбе с маликом Дении и Балеарских островов Муджахидом, которого удалось разгромить в 1021 году. С тех пор пизанские моряки были не только торговцами и дипломатами, но и воинами. Иногда они вели борьбу в союзе с генуэзцами, но чаще без них — ведь спор обоих городов за господство в Тирренском море уже начался. Документы государственного архива Пизы говорят о том, что отношения города с мусульманскими прибрежными государствами Африки были в целом хорошими и даже опережали свое время: монах Донизон, ученый биограф Матильды Тосканской, возмущенно писал, что в XI веке в порту тосканского города появлялись «темные» африканцы.
Но периоды мирных отношений чередовались с военными стычками. В 1034 году пизанцы напали на алжирский город Бона. В 1063–1064 годах был предпринят набег на порт Палермо: добыча от него пошла на строительство собора, в основе форм и пропорций которого, как и расположенного рядом великолепного Баптистерия Бонанно, лежат точные измерения храмов Гроба Господня в Иерусалиме и Рождества Христова в Вифлееме. Наконец, в 1087 году произошло нападение на порт ал-Махдия, важность которого историки долгое время недооценивали по вине некоего злонамеренного скандинавского хрониста, близкого к Рожеру I. Завоевателю Сицилии не нравились многочисленные военные предприятия против мусульман, которые могли испортить его добрососедские отношения с Египтом и североафриканскими правителями: он даже отклонил предложение Пизы участвовать в захвате ал-Махдии. Сегодня, напротив, значение этой экспедиции оценивается в полной мере. Это был не просто ответ на какую-либо выходку со стороны торговцев или пиратов: ал-Махдия вместе с Мазарой была для мусульман важным промежуточным пунктом на морских торговых путях, связывающих Альмерию и порты Нила. Уже из этого понятно, сколь высоки были ставки.
Действительно, экспедиция готовилась долго и тщательно, в ней было задействовано внушительное количество кораблей и людей. Кроме того, Папа Виктор II предоставил ее участникам отпущение грехов — видимо, аналогичное тому, которое дал Александр II для осаждавших Барбастро. Флотилия была создана в результате коалиции пизанцев с генуэзцами и амальфитанцами, при этом пизанцы были в большинстве. В этой коалиции были и другие участники: например, Бенедикт, епископ Модены, занимал в ней весьма высокий пост. Был ли он представителем Папы? Как бы то ни было, именно его присутствие в окружении Матильды, маркграфини Тосканской, определило политический вес коалиции. Одно пизанское поэтическое сочинение, которое кажется достойным доверия в плане исторических сведений, говорит о неком знаке (signum) св. Петра на сумах (scarsellae) моряков: его можно истолковать как обычный знак на одежде (signa super vestes), означающий обет паломника и, кроме того, связать с папским отпущением грехов. Это не только совпадает со свидетельствами одной хроники из аббатства Монте-Кассино, согласно которой Папа — по обычаю, входившему в практику пап-реформаторов — передал флоту свое знамя (vexillum), но и на целое десятилетие опережает поступок, считающийся эпохальным, когда в Клермоне (городе, расположенном на пути в Компостелу) Папа Урбан II вручил знак креста (signum crucis) тем, кто откликнулся на его призыв помочь христианской Церкви на Востоке, которой угрожают неверные.
В «Первом крестовом походе» пизанцы приняли участие с некоторым запозданием: их флотилия покинула берега Тосканы только весной 1099 года и прибыла в сирийский порт Лаодикею в сентябре, когда Иерусалим был уже взят. При этом флот, который вез в Святую Землю нового папского легата — Даимберта, архиепископа пизанского, — задержался в пути по причине набегов на византийские острова, которые едва ли можно назвать случайными. Сразу же после крестового похода пизанцы и генуэзцы (а чуть позже и венецианцы, вынужденно вступившие в это предприятие, поскольку крестовый поход ставил под угрозу их монополию на торговые связи с Византией и Александрией) стали устраивать свои торговые колонии в прибрежных сирийских, ливанских и палестинских городах.
