Это сколько же надо свечей внести Под глухие беззвездные выси, Чтоб в пустой равнодушной ничейности Шевельнулись какие-то мысли…
— Первая рифма просто ради выпендрёжа. А «выси — мысли» вообще никуда не годится. Ты используй слово «коромысло». Пусть свечи «вносят на коромысле». Тогда «мысли» будут рифмоваться как надо.
Илья пожалел, что коромысла нет у нас дома. А то он сломал бы его о мой «тощий хребёт». А еще сказал про мои стихи — что это «жидкая, как вчерашний чай, дамская лирика в недоразвито-детсадовском варианте». Я выразилась проще и короче: «Кретин…» А потом перечитала свои рифмованные сочинения, и стало скучно, Потому что Илья был, кажется, прав. Ну, кому нужны эти лирические томления, если по правде ни разу даже не обнималась ни с одним мальчишкой… Впрочем, Илья тоже скоро прекратил свои поэтические упражнения: компьютерные дела не оставляли времени для глупостей…
В восемь лет можно мечтать о капитанском мостике на парусном судне вроде «Крузенштерна», но теперь-то уже не ребенок. Может, сделаться врачом? Иногда хочется куда-то мчаться и кого-то спасать. Но… при мысли о занятиях в анатомичке — жуть под сердцем.
Сейчас все мечтают о профессиях всяких экономистов и менеджеров. Но это — чтобы деньги зарабатывать. А для души?
…А может быть, судьба толкает меня в учительницы? Зарплата у них, конечно, фиговая, зато не соскучишься.
2
В лагере «Отрада» ребятишки из младшего отряда липли ко мне с первого дня. Сперва я заметила семилетнего Юрика Сенцова, который в уголке ронял слезинки (по маме заскучал), утешила как могла, повела гулять на ближний луг — удрали через щель в заборе. Потом Юрик привел Саню Богаткина, который ободрал локоть, а к медсестре идти боялся. Следующий раз они явились уже втроем, с Анюткой Левицкой.
— Женя, давайте опять удерем на луг! Не бойтесь, Анютка не выдаст, она железная! — (В первые дни они говорили мне «вы», вот умора!)
— Лучше я вам расскажу что-нибудь, а то дождик скоро… Слышали про Ассоль и Грея?..
По правде говоря, я сама не понимаю, почему согласилась ехать в этот дурацкий лагерь «Новых впечатлений» захотелось? Или поддалась на мамину логику — «Как можно упускать почти бесплатную путевку?» (Дома в самом деле с деньгами было скверно). В общем, вздохнула и поехала. И пожалела сразу. Что было делать-то в этой «Отраде»? Над попытками вожатых устроить какие-то общие дела все только хихикали. Ждали «с томленьем упованья» вечернюю дискотеку. Там тряслись и прыгали под вопли хриплых колонок, и многие потихоньку исчезали парами, чтобы укрыться в сумерках… Мне исчезать было не с кем. Мальчишки из нашего отряда оказались ростом все меньше меня, да и думали не столько про девчонок, сколько про индейские игры. Я бы с ними тоже поиграла, да неловко — дылда такая. А те, кто с меня ростом (и старше про годам), были все прыщеватые, слюнявые и хотели уже не только поцелуев — это видно было по их делано равнодушным физиономиям…
А с младшим народом — лет семи-девяти — мне было «самое то». Хорошо с теми, кому ты нужен. Старшие девчонки стали было хихикать и называть меня «мама Женя», но я поговорила с двумя… они поняли.
Почти каждый вечер я приходила к ребятишкам из седьмого отряда в спальню, на «вечернюю сказку». Их вожатая Гертруда не спорила. Ей это было на руку: меня оставит, а сама на дискотеку («Ой, хорошо, что ты пришла, у нас методичка»). Пацанята тоже были довольны, Гертруду они боялись. Кстати, я заметила: если вожатая или учительница с вредным характером, то имя у нее чаще всего какое-то неуклюжее или пышное. Нашу классную, например, зовут Олимпиада Андриановна (прозвище «Липа — Пять Колец»).
Обычно я рассказывала ребятам что-нибудь из Грина. Они, бедные, о нем раньше и н слыхали. Да и вообще многие книжек почти не читали, разве что учебники. Такие вот они нынче второклассники-третьеклассники. Хотя были и завзятые читатели. Например, Юрик Сенцов, который в первый день грустил о маме (я тоже грустила) и Стасик Галушкин — лопоухое большеглазое существо, — он мне каждое утро притаскивал в палату букет ромашек.
Чаще всего ребята хотели послушать «Гнев отца». Рассказ — мой любимый, вот и получался он лучше других. Я увлекалась и даже говорила разными голосами — за Тома Беринга, за его вредную тетушку, за дядю Мунка, за отца… Ребятам нравилось. Мы с ними так вжились в рассказ, что в конце концов начали играть «в Тома Беринга». Томом сделался Стасик Галушкин — все признали, что у него это лучше всех получается, — а другие роли распределялись каждый день по-разному, как договоримся. В рассказе не много действующих лиц, а желающих делалось все больше, поэтому приходилось выкручиваться. Я придумывала приятелей Тома, с которыми он играет в пиратов (а тетушка подкрадывается и орет: «Марш домой, скверный ребенок!»), и матросов на корабле, когда капитан Беринг (не тот знаменитый командор, а его однофамилец) возвращается в родной порт… И надо сказать, здорово получалось, в конце концов прямо спектакль начал складываться. А оборвалось все гадким образом, из-за Гертруды.
