— Слава Спящим — жив, парнишка!
Я не видел лица идущего впереди и ведущего мою лошадь отрока. Чувствовал — он улыбается. И от этого кровь покинула мои щеки. Я боялся шевелиться.
— Бледненький-то какой!
— Не боись. Главное — жив. Живица нарастет — порозовеет! А уж вои наши там, за стеной, расстараются. Пущай все знают, как в Орее долги возвращают!
Мне хотелось убежать и спрятаться на дне озера. У глупых пучеглазых рыб! Только они не смогут рассказать о моем позоре. Лишь они не видели, как изжеванного чужеземными хищниками, окровавленного, воняющего мочой бельчонка везут в княжий терем.
Только и это было еще не все. Спящие не оставили мне ни шанса. На сигнальной башне столбом дыма в бирюзовое небо горел костер! Еще до наступления ночи ближайший к Ростоку отряд лесных охотников зайдет в город — узнать, что случилось. Через три-четыре дня о потерянном орейском долге узнает отец и старейшины. И, конечно же, ничего мне не скажут…
Я сидел в седле прямо, как на троне. Смотрел только прямо перед собой. И мышцы лица свело в попытке сжать губы еще больше. Так и въехал в широко распахнутые ворота детинца.
Балор, торопясь к Купеческим воротам, чуть мне кивнул и улыбнулся. Я не ответил. У меня не было поводов для радости.
Что-то ревел, больше обычного похожий на медведя, князь. Тискал огромными твердыми лапами мои плечи и заглядывал в глаза. Он тоже был рад, хотя я не понимал, чему. Уж ему ли не знать — друзьям-врагам уплачено за добро, кто заплатит за зло?
— …Твой-то принц — каков молодец! В одиночку тебя спасать кидался. Насилу удержали!
Лучше бы меня Ратибор с дерева снял, чем все войско ростокское. Уж модулярцу-то я бы долг вернул с легкостью. Что ж ты, князь…
Снова бурчащий себе под нос Велизарий, неожиданно ловко вынырнув из-за спины Вовура, сгреб меня в охапку и бегом понес в гостевые палаты. И я, покачиваясь на его мощных руках, впервые с рассвета позволил себе расслабиться.
Позволил себя раздеть. Чувствовал, как здоровяк, едва касаясь, протирал раны на руках и груди скисшим вином, и не стыдился стонать, и не сдерживал слезы. Потом, отмокая в здоровенном ушате с теплой водой, чуть не уснул.
Из полудремы меня выдернул все тот же Велизарий. Обнаружив давно остывшую воду, дворовый отнес меня в постель, перебинтовал вываренными тряпицами руки, укутал в одеяло.
— Во-о-от, и хорошо, — приговаривал он. — Вот и ладно. Косточки, вроде, целыми сохранились, а мясо зарастет скоро. Вот и поспи. Тебе отдыхать надо. Опосля пойдешь ворогов своих застрелишь или зарежешь, все одно…
И сел на лавку пришивать вырезанные Лонгнафом завязки на одежду. А у меня вдруг и сон ушел из глаз. Я всерьез задумался о долге крови, и госпожа Фантазия любезно помогала представить…
Вот я медленно режу глотку первому из палачей. Это просто — сотни раз именно так я приканчивал раненых животных. Полукруг рукой, и главное сильно не давить в середине, чтоб лезвие не застряло в позвоночнике… Кровь фонтаном хлещет из разрезанных артерий, и визг умирающего постепенно переходит в предсмертный хрип.
Демоны! Как же мне было хорошо! Я бы зарычал от удовольствия, если б не боялся привлечь ненужного внимания своей сиделки…
Вот второй с перерезанными связками на руках и ногах, извиваясь, ползет по лесному мху. За ним остается кровавая тропинка, но пара волков тихонько трусящих следом, не обращают на нее внимания. Глумливый палач поминутно оглядывается на хищников и пытается двигаться быстрее. Понимает, что на кончиках клыков поблескивает его неминуемая смерть, и начинает пищать от ужаса. Волкам это нравится — они молоды и любят играть…
Мало! Голову пронзила боль от сжатых до белизны пальцев кулаков. Я рвать его готов был голыми руками! Зубами грызть…
Вот Сократор стоит у дерева. В его руках меч, на губах самоуверенная улыбка. Он знает — я где-то рядом. Только не видит. Оперенное жало срывается с лука и пришпиливает руку твари к толстой березе. Громадине больно, он пытается выдернуть глубоко засевший наконечник, и тут новая стрела прибивает вторую ладонь к первой. Теперь ему страшно. Теперь он начал сомневаться. Он рычит и зубами вцепляется в древко. Я простреливаю его щеки насквозь — сталь срезает поганый язык, и окровавленный кусок мяса вываливается на траву. Командир пытается говорить, но в весенней песне оленей больше смысла. Странно. Почему он не находит слов в свое оправдание?
Ага! И еще взять бы кузнечный молот и бить гадину, и смеяться после каждой из сотни сломанных костей…
Поляна в бору завалена трупами. Жирные мухи нагло ползают по мертвым губам — им больше ни к чему глоток воды. Изломанные, избитые, иссеченные люди в доспехах свиты модулярского посла. Вороны, господами расхаживающие между грозных когда-то воинов, ошалевшие от обилия пищи. Лис, нервно теребящий руку павшего дружинника. Сотни тел на поживу лесным трупоедам…
Это зрелище достойно пира. Нет ничего лучше, чем жареное мясо и вид поверженных врагов! Сердце билось погребальным барабаном…
Вот посол Мирослав ползает на коленях, пачкая дорогие штаны хвоей и мышиным дерьмом. Он умоляет о пощаде, поминутно сглатывая струящуюся ручейком кровь из срезанного носа. Руки блестящего господина прижаты к дыркам по бокам головы — там, где раньше были аристократические уши. У надменного чужеземца еще много выступающих частей тела. Ему обещано — он лишится их всех. Искупление грехов…
Этот индюк вызывал омерзение и скуку. Я зевнул. Переживания этой твари, даже у смерти на краю, были мелочны и ничтожны. Быстрый конец — чтоб не тратить время на пустяки…
Вот я прижал нож к мочке уха Лонгнафа…
Фантазия — капризная девушка. И почему-то для следопыта подходящей казни у нее не нашлось. Только изрезанная им грудь засвербила, зажглась колючим огнем. Руки так и потянулись почесать досаждающие раны.
Я сдвинул одеяло и взглянул на свое отмытое от потоков крови тело. Брови взлетели вверх — раны, сделанные злополучной ночью, уже затянулись, оставив лишь безобразные рубцы. Сеть отталкивающего вида шрамов, потрясающе похожих…
А я-то удивлялся — почему ничего не болит и куда делись синяки и ссадины от работы пары палачей? Руна «Жизнь» — как дерево, с могучими корнями и пышной кроной. И скрытая меж корней, их усиливающая руна «Сила».
Кто ты такой, следопыт Лонгнаф?!
8
Инчута стал приходить каждое утро. В небольшой столярной мастерской примыкающей к кузнице отрок под моим чутким руководством вытачивал детали, варил клей, вытягивал сухожилия. Я гонял парня по окрестностям города в поисках подходящей ветви можжевельника. На его глазах сжег в печи заготовку спинки, хотя он и утверждал — лучше деталь сделать невозможно. Он почти плакал. А потом сам над собой смеялся, когда увидел, как должна выглядеть действительно правильная основа.
Тем забавнее было наблюдать за отроком, когда заставил его варварски изрезать желобками повдоль тщательно отполированную деревяшку.
