Чекист Павел Корнель был сотрудником ИНО (Иностранный отдел НКВД) и с 23-го года работал в Берлине. В 37-м году его отозвали из Германии и откомандировали в Свердловское управление НКВД. И вот Павел Корнель прибыл из Берлина в Свердловск и приступил к своей нелегкой службе. Что там Берлин? — тишь да благодать, Гитлер у власти, везде порядок, а по утрам кофе с булочкой. А тут Свердловск, 37-й год. Все бурлит. Куда ни глянешь по сторонам — везде идет последний и решительный бой. И все острее классовая борьба. Рука бойцов колоть устала. И бедный чекист, не выдержав такого контраста, будучи дежурным по управлению, среди ночи, своей чистой рукой и с горячим сердцем, бескорыстно воспользовавшись служебным положением, по прямому набрал наркома Ежова: «Але, але! Свердловск на проводе! Товарищ нарком! Дежурный по управлению капитан Корнель докладывает: Николай Иваныч, дорогой, как честный человек и член ВКПб, не могу молчать! Здесь творится форменная контрреволюция, порочат честных людей! Расстреливают верных ленинцев! По ложному доносу посадили все руководство железной дороги! Пьют на работе с утра до вечера… Да, Николай Иванович, так точно! Никому, кроме вас! Есть хранить молчание! Так точно! Служу трудовому народу!..»
И Павла Корнеля не расстреляли! Его даже отправили на повышение в Ульяновск. Правда, при этом расстреляли его непосредственного начальника Дмитриева. А Корнеля расстреляли уже потом в Ульяновске.
Откуда знаю? Разговаривал с человеком, который занимался его реабилитацией.
Гостинец
У нас оперативка идет, а тут мужик приехал, в коридоре стоит. Крестьянин такой натуральный. Руки здоровенные, потрескавшиеся, в мозолях. С котомкой. Стоит и терпеливо ждет.
— Что у вас случилось?
— Да я приехал издалека, мне б с сыном повидаться. Мать сдала его к вам на реабилитацию, а я не видел его давно, врозь живем. Мне б только повидаться. Я вот гостинец ему привез, — показывает на котомку.
— Ладно, сейчас после оперативки решим.
Так он простоял всю оперативку возле двери, переминаясь с ноги на ногу, теребя свою котомку.
Надо сказать, что мы стараемся, чтоб в период реабилитации родители меньше общались, потому что после таких общений дети становятся шальные и невменяемые и, в конце концов, бегут, и все начинается снова.
Стали его отговаривать, а он все одно:
— Сына давно не видал, соскучился. Повидаться хочу, гостинец передать… Ехал за тыщу верст. Не откажите.
Ну, жалко уже человека стало.
Макс говорит: «Ну, давай под мою ответственность тогда. Пусть человек повидается, поговорит с сыном».
Мужик аж расцвел:
— Вот родные! Вот уважили! Спасибочки вам!
Макс посадил его в машину и повез на Изоплит. И всю дорогу мужик рассказывал, как он соскучился по сыну, как он в детстве носил его на руках, ездил с ним на покосы, ходил на рыбалку. А ближе к Изоплиту примолк…
И вот заходят они, отца проводят в столовую и приглашают сына.
Заходит сын, видит отца. Замер на пороге.
— Папа!
Отец вскакивает с криком: «Сынок!», подбегает к сыну и… с размаху отвешивает ему здоровенную оплеуху! И еще! Тут же заученно бьет его коленом в самое дорогое. Сын с воплем складывается пополам, а соскучившийся отец смотрит на него и говорит:
— Ты, гад, козел, всю жизнь мою поломал…
Обошел и со всей дури, как пробивают пенальти, пнул ему под зад. Сын рухнул. Отец посмотрел по сторонам ошалевшими глазами и говорит:
