— Ага. Я даже могу пойти с тобой на танцпол.
— Ты что, выпила? — подначил он.
— Только колу, — ответила я.
Мы танцевали, то и дело останавливаясь, чтобы пообниматься и поцеловаться, до самого закрытия клуба. По пути домой Адам, ведя машину, держал меня за руку. Он то и дело поворачивался посмотреть на меня и улыбался, качая головой.
— И как, я нравлюсь тебе такой? — спросила я.
— Хм, — ответил он.
— Это «да» или «нет»?
— Конечно же, ты мне нравишься.
— Нет, вот такой. Сегодня вечером я тебе нравилась?
Адам выпрямился.
— Мне понравилось, что ты увлеклась концертом и не рвалась слинять оттуда как можно быстрее. И было очень здорово с тобой танцевать. Еще мне понравилось, как естественно ты себя чувствовала со всем нашим сбродом.
— Но вот такой я тебе понравилась? Больше?
— Чем что? — Он выглядел искренне озадаченным.
— Чем обычно.
Я начинала раздражаться. Сегодня вечером я чувствовала себя настолько дерзкой и свободной, словно хеллоуиновский костюм наделил меня новой личностью, более достойной Адама и моей семьи. Я попыталась объяснить ему это и, к своему ужасу, обнаружила, что вот-вот разревусь.
Адам, видимо, почувствовал, что я расстроена. Он свернул на проселок, остановил машину и повернулся ко мне.
— Мия, Мия, — сказал он, гладя пряди моих волос, выбившиеся из-под парика. — Мне нравишься ты, вот такая, какая есть. Ты, конечно, сегодня одета сексуальнее и, прямо скажем, блондинка, и это необычно. Но та ты, какой ты была сегодня вечером — это та же ты, в которую я был влюблен вчера. Мне очень нравится, что ты хрупкая и жесткая, тихоня и оторва. Черт, да ты — одна из самых панковых девчонок, каких я знаю, что бы ты ни слушала и как бы ни одевалась.
Впоследствии всякий раз, когда я начинала сомневаться в чувствах Адама, я думала о парике, пылящемся в шкафу, и это оживляло воспоминания о той ночи. И тогда неуверенность пропадала и я просто чувствовала себя счастливой.
19:13
Он здесь.
Я торчала в пустой палате в родильном отделении, желая спрятаться подальше от моих родственников и еще дальше от палаты интенсивной терапии и той медсестры — точнее, от того, что она тогда сказала, а я теперь поняла. Мне нужно было посидеть где-то, где бы люди не горевали, где бы думали о жизни, а не о смерти. Так что я пришла сюда, на территорию плачущих младенцев. На самом деле плач новорожденных умиротворяет и бодрит — ведь в них уже столько боевого задора.
Но сейчас в палате тихо; я сижу на подоконнике, глядя в окно. Вечереет. На крытую стоянку въезжает машина, и неистовый визг и скрежет вырывают меня из забытья. Я вовремя успеваю посмотреть вниз, чтобы заметить, как во тьме исчезают задние габаритные огни розовой машины. У Сары, девушки Лиз, барабанщицы «Звездопада», розовый «додж дарт». Я задерживаю дыхание, ожидая, когда из темноты туннеля появится Адам. И вот он, идет по пандусу, сжимая в руках свою кожаную куртку — защиту от холода зимнего вечера. Я вижу цепочку его бумажника, блестящую в свете фонарей. Адам останавливается и оборачивается, чтобы поговорить с кем-то позади. Из теней появляется легкая женская фигура. Сначала я думаю, что это Лиз, но потом вижу косу.
Мне ужасно хочется обнять ее. Поблагодарить за то, что она всегда на шаг раньше меня понимает, что мне нужно.
Конечно же, Ким обязательно должна была поехать к Адаму, чтобы все рассказать ему лично, а не вываливать новости по телефону, и привезти его сюда, ко мне. Именно Ким узнала, что у Адама сегодня концерт в Портленде. Она как-то умудрилась упросить мать отвезти ее в центр города. А судя по отсутствию миссис Шейн, моя подруга еще и убедила родительницу отправиться домой и позволить ей остаться со мной и Адамом. Я помню, как Ким два месяца добивалась разрешения на ту вертолетную прогулку с дядей, и искренне поражена, что ей удалось получить столько свободы за считаные часы. Именно Ким не испугалась толп суровых вышибал и хипстеров и нашла Адама. И она же осмелилась сообщить ему о случившемся.
Знаю, это звучит смешно, но я рада, что это была не я. Не думаю, что смогла бы это вынести. Все пришлось вынести Ким.
И сейчас благодаря ей он здесь.
Весь день я представляла себе приезд Адама. В моих фантазиях я бросалась ему навстречу, пусть он и не мог увидеть меня и пусть, насколько я могу судить, тут все совсем не так, как в фильме «Привидение», где можно было проходить сквозь любимых людей и они ощущали ваше присутствие.
Но теперь, когда Адам здесь, я не могу двинуться с места. Я боюсь увидеть его, взглянуть ему в лицо. Я дважды видела, как Адам плачет: первый раз, когда мы смотрели «Эту прекрасную жизнь».[22]А второй — на вокзале в Сиэтле, где нам попалась мать, оравшая и бившая своего сына с синдромом Дауна. Адам просто затих, и только когда мы уже уходили оттуда, я заметила, что по его щекам катятся слезы. И от этого у меня чуть сердце не разорвалось. Если он будет плакать, это точно убьет меня. Можно забыть про все «мне решать» — одно это меня прикончит.
Я невозможная трусиха.
Я смотрю на часы на стене: уже больше семи. «Звездопад» не будет выступать на разогреве у «Бикини». Это скандал. Для них это был огромный прорыв. На секунду я задумываюсь, не выйдет ли остальная группа на сцену, без Адама. Однако я в этом сильно сомневаюсь. Он вовсе не главный вокалист и не лидер-гитарист — просто у группы есть свой кодекс и верность чувствам важна. Прошлым летом, когда Лиз и Сара разошлись (как оказалось, всего-то на месяц) и Лиз была слишком подавлена, чтобы играть, группа отменила тур из пяти концертов, хотя один парень, Гордон, игравший на барабанах в другой команде, предлагал подменить ее.
Я смотрю, как Адам идет к главному входу больницы. Ким едва не бежит за ним и все равно отстает. Перед тем как подойти к крыльцу и автоматическим дверям, он смотрит на небо. Адам ждет Ким, но мне нравится думать, что он ищет там меня. Его лицо, освещенное фонарями, непроницаемо, как будто кто-то сдул с него все живое, оставив лишь маску. Он сам на себя не похож. Но по крайней мере, не плачет.
Это придает мне силы духа, чтобы пойти к нему. Или, скорее, к себе — в палату интенсивной терапии, куда, я знаю, он захочет попасть. Адам знаком с бабушкой, дедушкой и кузенами, и, думаю, позже он присоединится к бдению в комнате ожидания. Но сейчас он пришел ко мне.
В палате время по-прежнему стоит. Один из хирургов, трудившихся надо мной раньше, тот самый, который сильно потел и врубил группу «Уизер», когда была его очередь выбирать музыку — проверяет меня.
Свет здесь тусклый и неестественный, он постоянно держится на одном уровне, но циркадные ритмы все равно побеждают, и вечерняя тишина затопляет палату. Она менее напряженная, чем была днем, как будто и медсестры, и машины немного устали и переключились в энергосберегающий режим.
