— Если вам хотелось оказаться с братом в тюремной камере,вовсе не стоило скакать так далеко, — сказал король.
— Да, ваша милость, — просто ответила Кэтрин, не имеясил на споры и объяснения.
Король насмешливо улыбнулся, развернул лошадь и ускакал.Девушка взглянула на Мак-Адама, ожидая от него указаний; Донован же не сводилглаз с лорда Флеминга, которому рассказали про брата. Флеминг резко повернулсяи холодно, зловеще взглянул на него; не зря Донован никогда не питал веры кФлемингам!
— Да, — последовал холодный ответ.
Повернувшись к ней, Донован взял ее под локоть и повел клошади, где помог — а, точнее, заставил, — сесть на нее.
6
Обратная дорога до Эдинбурга заняла шесть часов, — шесть длинных, напряженных часов, на протяжении которых и Кэтрин пришлосьскакать на своей лошади.
Когда, стуча копытами, усталые кони ступили на мощенныйбулыжником двор замка, Кэтрин испытала невольное облегчение, хотя для нееокончание пути означало начало заключения. В конце концов, теперь она сможетизбавиться от взгляда этих серебристо-серых глаз и вида недвижного, как камень,лица своего тюремщика; ведь если у него и были какие-то матримониальныенамерения в отношении леди Мак-Леод, то теперь о них смешно говорить.
Веки у девушки смежались от усталости, тело невыносимо ныло.Она проскакала весь этот отрезок пути, твердо решив не жаловаться и несетовать, и лошадь простояла несколько минут, прежде чем до Кэтрин дошло, чтоони приехали.
Донован, спешившись, подошел к ней и взял поводья ее лошади.Кинув на девушку взгляд снизу вверх, он вдруг на какое-то мгновение захотелвстряхнуть ее, и хорошенько, чтобы уже в следующий миг обнять, утешить,успокоить, помочь стереть следы утомления, отчетливо проступившие на прекрасномлице.
Кэтрин попыталась сойти на землю, но тело ее словноодеревенело, так что Доновану пришлось снять ее с лошади, и девушка едва лидаже осознала, что он по-прежнему держит ее на руках, хотя лошадь давно ужеувели. Встав наконец на ноги, она поглядела в том направлении, куда ее должныбыли отвести, на зарешеченные окна тюремных камер, за которыми — темнота и промозглая сырость. Повернувшись к Доновану, она подняла нанего глаза и указала рукой:
— Мне туда идти? Смогу ли я в тюрьме увидеть Эрика? —спросила Кэтрин со вздохом смирения.
— Нет, — сказал тот, одним словом отвечая на оба еевопроса.
Она вновь подняла глаза, на этот раз озадаченная.
— Нет? — повторила она.
— Вы пойдете со мной.
Лицо Донована вновь показалось ей высеченным из камня.
Слабея духом, она попыталась прибегнуть к испытанномусредству защиты — холодной надменности, но этого уже оказалосьнедостаточно, и девушке захотелось, чтобы сейчас их разделяло что-то осязаемое,материальное. Она чувствовала свою уязвимость, но боялась себе в этомпризнаться. Страх был для нее редким гостем, но сейчас она почувствовалахолодок в груди.
С минуту Донован разглядывал трещины в каменной стененапротив. Самое время воспользоваться преимуществом своего положения, на делепродемонстрировать, что он, и только он, здесь победитель. А что зазорного вторжестве победителя? И вновь его глаза обратились к Кэтрин. Давно разошлисьвоины, лошадей куда-то увели. Они стояли одни в каменном колодце двора, слабоосвещенном несколькими факелами на стенах. Чуть живая, девушка попыталасьотодвинуться, но Донован удержал ее, и она почувствовала себя бессильной передним.
— Я бы предпочла темницу, хотя не знаю, что в ней выприготовили для меня.
— Ваше мнение больше ничего не значит, и право выбирать длявас осталось в прошлом.
— Почему я должна тут стоять и слушать вас?
Это был уже крик отчаяния, хотя больше всего на свете сейчасКэтрин не хотела демонстрировать перед ним свою слабость.
— Потому что я так хочу, — холодно парировал
Мак-Адам; если бы она могла знать, каких трудов ему стоилосохранять эту холодность!
Она повернулась к нему лицом и только тут осознала, что онистоят, тесно прижавшись; не находя слов для защиты, Кэтрин отчаянно сжалакулачки и толкнула Донована в грудь.
Ее мучитель не ожидал нападения и успел получить еще одинощутимый толчок в грудь, прежде чем перехватил ее руки. Он был зол на себя. Чтоможно требовать от усталой, измученной, напуганной женщины, и стоит ли осуждатьее за отчаянный отпор? Несмотря на внешнюю суровость Донована, его переполняложелание нежно и ласково обнять девушку. Если бы ему удалось найти пару словутешения, если бы он мог надеяться, что эти слова встретят понимание! Впрочем,Донован тут же решил, что нельзя проявлять слабость в отношениях со своейбудущей женой: схватив ее за руку, он повлек за собой, в свои покои,расположенные на втором этаже. Они поднялись по лестнице, прошли прихожую, ещеодну комнату. Донован подтолкнул девушку к дверному проему и вошел вслед заней. Пинком захлопнув дверь, он привалился к ней спиной и просунул руки запояс, наблюдая за своей жертвой. Кэтрин огляделась: в комнате стояла массивнаямебель и громадная, заполняющая собой едва ли не полкомнаты кровать. Затем онавновь оглянулась на Донована и глубоко вздохнула.
— Я вас не боюсь.
Девушка справилась со своей интонацией лучше, чем ожидала.
— Я не собираюсь вас пугать, леди Мак-Леод, — ответилтот.
Кэтрин отвернулась от него и подошла к большому камину;встав на колени, она растопила его. Вскоре в лицо повеяло жаром. Затем,поднявшись, она налила вино в кубок и повернулась к Доновану.
Медленно, словно дразня, Кэтрин поднесла кубок к губам иосушила его, не сводя глаз с Донована. Тот чуть не рассмеялся: даже в этойтупиковой ситуации она считала должным держаться вызывающе и стоять до конца.Но она не знала, что у него в кармане лежал указ короля, объявляющий их женихоми невестой. Донован не спешил ознакомить ее с документом: сперва предстоялоподчинить ее своей воле, ибо ему не улыбалось заполучить в жены девушку, скоторой придется вести пожизненную войну. Он заставит ее примириться со своимжребием, докажет ей всю бессмысленность борьбы против короля и него. А ужеприручив ее, он сможет в полной мере наслаждаться жизнью, которая станетвдвойне прекрасной от того, что он будет обладать ею, леди Кэтрин Мак-Леод.
— Леди Кэтрин, налейте-ка вина и мне.
Она не двинулась.
— Позовите пажа, пусть он прислуживает.
— Нет, — сказал Донован тихо, — это сделаете вы. Еслиже вам не угодно остаться здесь, вас охотно проводят в грязную, сырую и, честноговоря, очень неудобную тюремную камеру: их у нас достаточно.
