«Плим, плим, плим, плим. Но если любишь – звони… Плим, плим, плим, плим. Поговорим»,
– почему-то вспомнилась песенка Пугачёвой из перестроечной молодости.
Но поговорить не удалось. Теперь уже Прия не брала трубку.
– Ч-чёрт. Завтра позвоню, – психовал Виктор.
Он подошёл к своей «люксовской» кровати и, не снимая одежды, плюхнулся на неё и отвернулся к стене. Неожиданно какое-то внутренне чутьё заставило Лаврова вскочить. Он обул ботинки и, добавляя на ходу к своему гардеробу жилетку «милитари», быстро вышел из номера.
– Где бумаги? – шипел старый немец.
– Убирайтесь вон! – стиснув зубы, выдавила из себя Прия.
Она сидела на софе, туго связанная по рукам и ногам ремнями. Напротив неё стояли четверо бутанцев, внимательно следя за каждым её движением. Она в любой момент могла найти и нажать тревожную кнопку. Старик сидел в кресле, в упор глядя на непалку.
– Ты мне всё расскажешь, нутте! (нем., шлюха. – Авт.). Чартхи! – обратился немец к одному из своих вассалов. Тот схватил Прию и повалил спиной на софу. Если бы здесь был Виктор, он, конечно, сразу же узнал бы маленького «ниндзя» с Английского кладбища, который пытался убить журналиста отравленной стрелой из трубки.
– Убери руки, подонок! Отпусти меня! – Женщина билась в истерике, сопротивляясь изо всех сил. Её лёгкий домашний халатик был уже порядком измят и изорван в борьбе с незваными гостями. – Убери от меня свои грязные лапы!
Чартхи, иезуитски улыбаясь, прижал Прию к подушкам и зафиксировал её голову на подлокотнике, запустив большие пальцы ей за щёки.
Старый садист тем временем достал из горящего камина заранее заготовленную раскалённую кочергу и приблизился к софе.
– Штойте, шо мной ‘ожно договориша! – слова женщины звучали невнятно из-за растянутых изнутри щёк.
– Все мы будем гореть в аду. А жирные ещё и шкварчать, – засмеялся немец.
– Но это восе неодязательно, тодождите! Я фсё вам скажу! – Прия вращала своими большими глазами, наблюдая, как один из грабителей достал из шкафа шкатулку, вынул оттуда какие-то документы и, бегло просматривая, одну за одной отшвыривал бумаги на пол.
– Существует три разновидности людей: те, кто видит; те, кто видит, когда им показывают; и те, кто не видит. Мы пока не видим, но обязательно увидим, – ответил зловещим шёпотом немец, приблизив раскалённый металл к лицу несчастной непалки. – Где карты, я тебя спрашиваю?!
– Вы ничего не найдёте! – кричала Прия. – В доме ничего нет!
– Твой дед, тупой проводник Азир, говорил то же самое, – засмеялся сумасшедший старик.
– Так это вы покалечили дедушку? – Прия была в шоке.
Она хорошо помнила своего деда, который всю её сознательную жизнь ездил в инвалидной коляске. Он был добрый и наивный, как ребёнок. При этом в нём была какая-то удивительная жизненная мудрость. Всё, что он предвещал, как правило, сбывалось, а всё, что советовал, – было наилучшим из выборов. Он умер, когда Прие было четырнадцать лет. По древнему обычаю, старого Кансакара хоронили сидя, чтобы он мог медитировать и вернуться в этот мир, когда ему захочется. Азир очень любил рассказывать о красотах гор, о картах, которые ему удалось нарисовать в путешествии с Николаем Рерихом, но когда беседа доходила до его страшных переломов ног, он всегда замолкал… И вот сегодня Прия встретилась с человеком, который знал о старике больше, чем она сама.
– Он был глуп, – надменно и с особым злым удовольствием кряхтел старый немец, – и жаден. Артефактами надо делиться… Ну, мы отвлеклись. Итак, где карты?
– Вы всё равно ничего не найдёте. Я давно их продала! – выпалила Прия.
– Врёшь! – заорал старик. – Такие вещи не продают, их покупают. И цена им – человеческая жизнь!
