В октябре 1964 года, как раз когда был смещен со всех постов Н. С. Хрущев, перевернувший политическую жизнь Советского Союза, я переехал в Москву, где меня ждала Мила. Окно/балкон нашей комнаты в коммунальной квартире выходило на тоннель Садового Кольца, поблизости от гостиницы Пекин. Мы жили совсем близко от площади Маяковского, улицы Горького, театров Сатиры и имени Моссовета, зала им. Чайковского. Надо было приниматься за поиски работы. Столица раскинулась передо мной, огромная и непостижимая.
ГЛАВА 8
За оградой Зоопарка
Повторилась история моего устройства на работу после демобилизации. Я снова искал вакансию на должность научного сотрудника — микробиолога. В Москве было несколько институтов микробиологии, начиная с института им. Гамалея. Но нигде никто не требовался. Ничего не оставалось, как попытать счастья в литературе. Между Белорусским и Савеловским вокзалами на улице «Правды» возвышалась громада чуть ли не двадцатиэтажного небоскреба. В этом памятнике советскому конструктивизму располагались редакции многочисленных газет и журналов, в двух из которых я опубликовал когда-то свои стихи. Но ни в редакции «Огонька», ни в «Пионере», куда меня когда-то сосватал Б. А. Слуцкий (стихами в «Пионере» командовал Б. Сарнов) мест литературных сотрудников не было. И вот я забрел в редакцию журнала «Здоровье», где сидели симпатичные молодые дамы. Одна из них занималась оформлением январского номера. «Послушайте, Давид, а вы не могли бы прямо сейчас сочинить новогодние стихи на обложку? — спросила она. — Чтобы и про здоровье было сказано и про русскую зиму. У нас хорошие гонорары». «Попробую», — ответил я. Меня усадили за свободный стол, и через десять минут стихи были готовы. Как ни странно, стихи были опубликованы, и гонорар оказался вполне приличный. Благодарные дамы из редакции «Здоровья» сказали, что как будто в журнальной редакции издательства «Медицина» требуется литсотрудник.
Я позвонил. Мне ответили: «Приезжайте. Посмотрим». Это была даль собачья. Но у меня не было выхода. Мила заканчивала вечернее отделение института иностранных языков имени Мориса Тореза и преподавала английский язык будущим абитуриентам. Нам двоим ее денег явно не хватало. В редакции медицинских журналов надо было ехать до станции метро «Калужская», а потом добираться автобусом. На каком-то этаже располагались практически все медицинские научные журналы, которые издавались в стране. Заработок был ничтожный. Почему я согласился и проработал там несколько месяцев? Не знаю. Наверное, не сомневался, что найду что-нибудь подходящее. Моя должность называлась: литературный редактор. На самом деле, это была литературная барщина. Литературные редакторы правили (нечто среднее между редактированием, литературной записью и корректорской работой) статьи врачей или экспериментаторов, принятые к публикации в одном из журналов. Нужно было привести мысли и чувства работников практической и теоретической медицины к некоему среднеграмотному научному языку, на котором, боюсь, никогда и никто не говорил и не писал. Мы сидели в зале, человек двадцать литераторов-неудачников, непонятно как заброшенных сюда судьбой, и правили по тридцать-сорок страниц в день. Нашей управительницей была некая дама: бессовестная, надменная и омерзительно хитрая. Делать было нечего: мы сами себя продали в крепостничество. Нас наказывали плетьми колкостей, интриг, капризов. Некоторые из литературных редакторов верили, что вырвутся к настоящей писательской жизни. Другие, намыкавшись и наполучавшись отказов в редакциях литературных журналов и издательств, сникали. Среди первых был Юрий Варшавер (Щеглов), позже ставший сотрудником «Литературной газеты», способный прозаик, выпустивший в 1979 году свою первую книгу. Во времена нашей литературной поденщины Юрий был вечно раздражен, неустроен, находился в разладе с самим собой. Он рвался к большой литературе, а вынужден был батрачить за соседним со мной столом. Каждые два часа мы выбирались в коридор, по которому шатались неприкаянные авторы и измученные редакторы медицинских журналов. В коридор выходили двери журналов, для которых мы правили статьи: «Вопросы онкологии», «Журнал микробиологии, эпидемиологии и иммунологии», «Проблемы туберкулеза», «Терапевтический архив», «Лабораторное дело» и многие другие — по всем отраслям медицины. Я бывал рад, когда на редактирование мне давали статьи, связанные с микробиологией. Иначе бы ниточка совсем оборвалась. Однажды из корректорской (была еще одна ступень работы ниже, чем наша) вышли две очень похожие девушки. Оказались, что застенчивые, белоголовые, круглолицые девушки — дочери писателя В. Д. Дудинцева, автора романа «Не хлебом единым», опубликованного в 1956 году и повернувшего советских читателей к нонконформистской литературе.
Я понимал, что оказался в некоем мертвом пространстве, тупике, от которого одинаково далеко до микробиологии и профессиональной литературы. Надо было «остановиться, оглянуться», как сказал поэт Александр Аронов. Нет худа без добра. Я переболел простудой, и до выхода на работу у меня оставалось два-три дня. Я вышел подышать январским морозным воздухом. Шел 1965 год. Оглушающе шумели автомобили, вырвавшись из тоннеля Садового Кольца под площадью Маяковского. Сначала я хотел нырнуть в подземный переход и погулять вокруг Патриарших Прудов. Но передумал и двинулся в сторону площади Восстания. Хотелось заглянуть в ЦДЛ и выпить чашечку кофе с кем-нибудь из московских литераторов, с которыми у меня начали завязываться приятельские отношения. Я миновал посольство Пакистана, украшенное инкрустациями из голубого и зеленого камня и разноцветными изразцами, и остановился перед воротами, которые вели на территорию Детской больницы имени Н. Ф. Филатова. Забор, тянувшийся по левую сторону, отделял больницу от Зоопарка. Какая-то неведомая сила заставила меня войти внутрь чугунной калитки, пройти вперед по асфальтированной дорожке и остановиться перед дверями, на которых висела табличка «Лаборатория». Я поднялся на второй этаж и вошел в лабораторию. Это было обширное помещение, скорее, лабораторное отделение с несколькими лабораториями для выполнения биохимических, микробиологических, иммунологических и клинических анализов. По коридору сновали лаборанты со штативами, в которых стояли пробирки с кровью, или с подносами, где стояли сосуды, наполненными мочей и другими выделениями организма. Я заглянул в лабораторию микробиологии, где над столами с микроскопами и чашками Петри склонились пожилые дамы. Не зная, которую из них удобнее побеспокоить, я обратился ко всем, кто находился в лаборатории: «Не требуется ли врач-бактериолог?» Одна из дам нацелила на меня взор пророчицы Мириам и спросила: «А кто вы, собственно, молодой человек?» Я рассказал про свой медицинский диплом, врачебную практику в армии и аспирантуру по микробиологии. Дама со взором пророчицы Мириам сказала, показав на остальных сотрудниц: «Нас тут, как видите, более, чем достаточно! А почему бы вам не пойти к нам заведующим лабораторным отделением? На эту должность объявлена вакансия. Отправляйтесь-ка к главному врачу больницы и скажите ему, что Любовь Давыдовна рекомендовала».
Так я стал заведующим лабораторным отделением Детской клинической больницы им. Филатова. Больница была знаменитая. На ее базе работало несколько кафедр московских медицинских институтов. В том числе, кафедра педиатрии, с которой у меня вскоре завязались научно-клинические контакты. На кафедре интересовались новыми методами лечения стафилококковых инфекций, вызывавших тяжелые заболевания у детей. Сотрудников в лабораторном отделении было много, около тридцати. Несколько врачей. Остальные — лаборанты. Поток самых разнообразных анализов шел с семи утра до позднего вечера. Детей в больницу привозили нередко в тяжелейшем состоянии. Один из лаборантов дежурил круглосуточно. Иногда ночью требовалась помощь врача лаборатории, и за ним посылали автомашину. С моим приходом лаборанты частенько звонили мне, благо я жил буквально в пяти минутах от больницы. Значительная часть анализов, выполнявшихся лабораторным отделением, была связана с микробиологией: диагностика дифтерии, дизентерии, менингита. Иногда поступали дети с желудочно-кишечными инфекциями, вызванными патогенной (болезнетворной) культурой кишечной палочки. Встречались дети, зараженные туберкулезной палочкой, гонококками или малярией. Пришлось освежить в памяти знания по клинической микробиологии. Надо было видеть, с каким торжеством появлялась в моем кабинете, окна которого выходили на бегемотник Зоопарка, с каким торжеством и профессиональным ликованием появлялась Любовь Давыдовна, требуя, чтобы я немедленно шел в лабораторию микробиологии и полюбовался, какой токсигенный (выделяющий токсин) штамм дифтерийной палочки она выделила в чистой культуре из носоглотки больного ребенка X. Или осторожно постучавшись, заглядывала Полина Наумовна и с коварной улыбкой сообщала мне, что у девочки-подростка Y выделена чистая культура гонококков. Но в большинстве анализов, поступавших от больных детей, преобладали золотистые стафилококки, которыми я начал активно заниматься.
