Я тут недавно попробовал Шекспира читать. И нашел его столь не выносимо тупым, что меня чуть не стошнило.
Чарлз Дарвин, большой любитель говорить правду в глаза — Эта тема!.. Ох уж эта тема, — профессор явно и — нескрываемо помрачнел. — Это как неандертальцы. Ну не укладываются они в мою стройную теорию, хоть режьте меня, уважаемый коллега, не укладываются! Другие они! Со стороны откуда-то пришли!
Если бы у Андрюхи по биологии была хотя бы четверка, то он, пожалуй, и согласился бы с определением себя как коллеги Чарлза Дарвина. Однако эмоцию профессора он понимал очень даже хорошо. Бывает, придумаешь что-то, выстроишь в уме целую систему — и…
Упрямый факт все рушит.
— Итак, — начал Дарвин, — при переходе в прошедшее все вроде идет гладко. Live → lived, love → loved, work → worked… И вдруг — исключение. GO превращается в WENT.
Андрюха хотел было удивиться, но тут же вспомнил, что наше «иду» почему-то превращается в «шел»… Ну да, совсем другое слово, непохожее! Даже удивительно, как это мы вообще понимаем, что «иду» и «шел» — одно и то же слово?
Что же выходит? И у нас в русском есть глаголы, которые переходят в прошедшее время не просто типовым окончанием, но меняют сам корень слова? Странно, не задумывался…
— Итак, есть глаголы, которые в прошедшем вместо того, чтобы принять окончание -ED, меняются сами — причем часто до неузнаваемости. Этих исключений около сотни, — продолжал профессор. — За такое эксцентричное поведение их назвали «неправильными», или «нерегулярными» — “irregulars”.
Соответственно, тех, которые ведут себя как паиньки, присоединяя к себе окончание -ED, называют правильными.
Вот, знакомьтесь с одним из таких бунтарей:
Eat → ate. Читается «эйт».
«Ест → ел», подумал Андрюха. «И у нас оно тоже не очень-то типичное».
— Drink → drank, — продолжал профессор. — «Пью» → «пил». Вместо «дринк» — почему-то «дрэнк». See → saw. Вместо «си» мы говорим «со».
— М-да, проблемочка, — задумался Андрюха.
— Нет, это не проблемочка, — возразил ему Дарвин. — Это не проблемочка! А сто проблемочек! Примерно сто!
— Да, кстати, а почему «примерно»? — удивился Андрей. — Их до сих пор не посчитал никто?
— Просто потому, что их количество плавает, — ответил профессор. — Потихоньку плывет. Куда? Разумеется, в сторону уменьшения, в какую же еще. Совсем недавно этих исключений было сотни четыре. А уж во времена того же мистера Шекспира… Вот поэтому его и читать так трудно!
— Ну да, — подумав, согласился Андрюха. — Повествование-то все идет в прошедшем, а в прошедшем их не узнать, даже знакомые.
— Именно, дорогой сэр! Именно! — вскричал Дарвин. Видно было, что проблема зловредных исключений была для него наболевшей до чрезвычайности. — И прошу заметить: чем чаще используется глагол, тем больше вероятность, что он из этих, сумасшедших. Редкие слова исключениями быть не могут, они спрягаются обычным способом, на “-ED” — не запоминать же форму, которой пользуешься раз в год. Итак, неправильные — как назло, глаголы самые частые и нужные! Их никак не обойти, ими придется пользоваться. Всеми тремя формами каждого из них.
Андрюха расстроился. «Вот тебе и простой язык… Прощай, моя мореходка».
— Так что же выходит? Просто учить наизусть? Их сто штук, у каждого три формы: «Делаю — делал — сделан»… Это выходит, триста слов надо зубрить? Но ведь это ужасно!
— Нет! Не зубрить! — вскричал Дарвин. — Ни в коем случае не зубрить! Для настоящего естествоиспытателя зубрежка — это анахронизм!
— А что же делать?
— Вы знакомы с системой Карла фон Линнея, дорогой сэр? — осведомился профессор.
— Откровенно говоря, не очень, — застеснялся Андрюха. — Как-то все времени нет. Пока со школы придешь, пока в танчики поиграешь немного… А там и спать.
— Этот шведский зоолог в XVIII веке вдруг заметил удивительную, феерически простую вещь. Что не все животные на свете такие уж разные. Что волк довольно мало чем отличается от собаки, лисицы, койота, шакала и песца… По той простой причине, что вместе они составляют семейство псовых. И что тигра вполне можно изучать по домашней кошке, которая, в свою очередь, идентична пантере, а пантера мало чем отличается от леопарда — ибо все они принадлежат к семейству кошачьих!
— Так это, как бы… и ежу понятно, разве нет? — спросил Андрей.
— Еж лесной обыкновенный: класс млекопитающих, отряд насекомоядных, семейство ежеобразных! — Реакция у Дарвина была как у хорошего боксера, а эрудиция не знала границ.
— Самое удивительное, друг мой, что до Линнея люди этого не понимали! Не видели родственного сходства между живыми существами. Считали каждый вид совершенно отдельным творением Матери-Природы!
— Очень интересно, — сказал Андрюха. — Но причем тут глаголы?
— А притом, что наши сто ненормальных глаголов — не совсем уж такие разные. Если вы присмотритесь к ним внимательно, то заметите, что некоторые из них друг на друга подозрительно смахивают! Оказывается, эта странная сотня четко делится на некие группы, вроде семейств или отрядов в биологии! А уж внутри этих семейств они различаются между собой не больше, чем борнейские орангутанги от суматранских.
— И что же выходит? — У Андрюхи снова появилась надежда.
— А вот то и выходит! Нужно твердо выучить лишь по одному слову из каждой группы! И таким образом вы автоматически знакомитесь с прочими словами этого семейства!
— А можно пример?
— Извольте. Вот вам слово “build” — строить. Тут вам надо запомнить, что в прошедшем оно превращается в “built”. Напрягитесь и запомните!
— Уже напрягся и уже запомнил! — ответил светилу науки посланец шестого «Б».
— Ну и отлично! А теперь смотрите: вот вам слово “spend”.
«Тратить», — доложил переводчик в Андрюхиной голове.
— И как же будет его прошедшее? Угадайте!
«Гм… — рассудил Андрюха. — Раз у “build” будет “built”, то у “spend”, наверное…»
— “Spent!” — воскликнул наш герой.
— И самое удивительное, что вы совершенно правы! — откликнулся профессор. — А как тогда насчет прошедшего времени таких слов, как “send” или “bend”?
«llосьmать» и «rнуть», — мелькнуло в голове у Андрюхи.
— “Sent” и “bent”, это же ясно!
Нет, все-таки молодец этот Дарвин, умеет объяснить!
— А какие еще есть эти семейства? Сколько их всего?
— Да не больше семи-восьми, максимум десяток! Ну что, приступаем? — спросил профессор.
