Во всяком случае, в вечер первой встречи было совершенно очевидно, что отцу просто интересно услышать, что скажет Черчилль, и таким образом попытаться угадать, что он на самом деле думает.
— Де Голль зазнался, — сказал премьер-министр, — и отказывается приехать сюда. Категорически! — Казалось, что Черчиллю почему-то доставляет удовольствие рассказывать о своих затруднениях.
— Не могу заставить его выехать из Лондона, — продолжал премьер-министр бодрым тоном. — Он в бешенстве от тех методов, которые мы применили, чтобы взять под свой контроль Марокко, Алжир и Французскую Западную Африку. Он воображает себя Жанной д’Арк. А теперь, когда «Айк»[3] отдал здесь власть Жиро, конечно… — Черчилль горестно покачал головой.
Сперва мягко, потом тверже и, наконец, очень настойчиво отец потребовал, чтобы де Голль был вызван в Касабланку, потому что нельзя предоставить формирование временного правительства одному человеку, будь то де Голль или Жиро, и потому что для создания организации, которая будет управлять Францией до ее полного освобождения, потребуется сотрудничество обоих этих французских деятелей.
В этот вечер у меня создалось впечатление, что в какой-то особенно тяжелый момент в прошлом Черчилль и Антони Иден либо дали де Голлю прямое обещание, либо не возражали против его требования, чтобы решающее слово в деле возрождения Франции принадлежало ему. На протяжении всего разговора премьер-министр держался очень осторожно.
— Мой «трудный ребенок», — сказал он, — рассматривает официальное признание Жиро здесь как недружественный акт по отношению к его движению Свободной Франции. — Голос Черчилля звучал торжественно. Мне снова показалось, что на самом деле его мало волновали выходки его «трудного ребенка». — Он хотел бы, — продолжал Черчилль, — чтобы ему одному было предоставлено решать, кто должен войти в состав какого бы то ни было временного правительства. Но, конечно, это не годится.
Отец предложил, чтобы Англия и Соединенные Штаты сделали де Голлю энергичное представление, указав ему, что он тотчас же лишится всякой поддержки, если не перестанет капризничать и не прибудет немедленно на конференцию. Черчилль кивнул головой.
— Я считаю, что это будет самым лучшим решением, — сказал он. — Но, конечно, в данный момент я не могу поручиться за то, как он поступит.
Далеко за полночь премьер-министр попрощался и ушел. Отец устал, но был еще полон впечатлений от своей поездки, возбужден, обрадован встречей со мной, и ему хотелось поговорить. Он улегся в постель, и потом мы с ним за разговором выкурили еще по две-три папиросы. Я был рад новой встрече с ним и, кроме того, я хотел, чтобы он разрешил некоторые недоумения, возникшие у меня в тот вечер.
— Может быть мне это только кажется, — начал я, — но я сомневаюсь в том, что премьер-министра действительно беспокоит недовольство де Голля.
Отец рассмеялся.
— Не знаю, но надеюсь выяснить это в ближайшие дни. Однако я сильно подозреваю, — на этих словах он сделал особое ударение, — что наш друг де Голль не прибыл до сих пор в Африку только потому, что наш друг Уинстон пока еще не счел нужным пригласить его сюда. Я более чем уверен, что в данный момент де Голль сделает решительно все, о чем его попросят премьер-министр и английское министерство иностранных дел.
— Почему?
— Совпадение интересов. Англичане намерены не выпускать свои колонии из рук и хотят помочь французам удержать их колонии. Уинни — великий поборник «статус-кво». Ведь он и сам похож на «статус-кво», не правда ли?
Я уловил в этих словах нотки, памятные мне еще по старому спору в Арджентии, только, быть может, они звучали теперь отчетливее. Отец улыбался каким-то своим мыслям.
— В чем дело, папа?
— Я вспомнил о Маунтбэттене, — ответил он. — Знаешь, зачем Уинстон привез сюда Маунтбэттена? Чтобы вдалбливать мне, как важно направить десантные суда в Юго-Восточную Азию.
Я удивленно и недоверчиво взглянул на отца.
— Конечно, — продолжал он, — Бирма! Англичане хотят отвоевать Бирму. Они впервые проявляют подлинный интерес к войне на Тихом океане. Почему? Из-за своей колониальной империи!
— Но какое отношение имеет к этому Маунтбэттен?
— Он — их кандидат на пост союзного верховного главнокомандующего на совершенно новом театре военных действий — в Юго-Восточной Азии.
— А как же с Европой? — спросил я. — Как со вторжением через Ла-Манш? И как обстоит дело с «уязвимым подбрюшьем Европы»?[4]
— Не беспокойся. Маунтбэттен говорит очень убедительно, но я сильно сомневаюсь в том, чтобы ему удалось убедить Эрни Кинга. У этого попробуй-ка, отними какие-нибудь десантные суда на Тихом океане! Или попробуй снять какие-нибудь десантные суда с атлантического театра!
История с Бирмой все же беспокоила меня, хотя отец и был уверен в том, что она не имеет никакого значения.
— Все это часть вопроса об английских колониях, — продолжал отец. Положение в Бирме отражается и на Индии, и на Французском Индо-Китае, и на Индонезии — все они связаны между собой. Если кто-нибудь из них добьется свободы, в остальных начнется брожение. Вот почему Уинстон так упорно стремится сохранить за де Голлем его положение. Де Голль не менее Черчилля заинтересован в сохранении колониальных империй.
Я спросил отца, какова роль Жиро во всем этом деле.
— Жиро? О нем я получил очень хорошие отзывы от работников нашего государственного департамента, и Мэрфи…
— Мэрфи?
— Роберт Мэрфи…, который вел все наши переговоры с французами в Северной Африке еще до вторжения.
— А, помню…
— Он сообщил нам, что Жиро — это как раз такой человек, которого можно использовать в качестве противовеса де Голлю.
— В качестве противовеса де Голлю? А я и не предполагал, что де Голлю нужен какой-то противовес. Все сообщения, которые мы получаем… знаешь, из газет и т. д., говорят о его большой популярности и во Франции и вне ее.
— Эта версия выгодна тем, кто ставит на де Голля.
— Ты хочешь сказать — Черчиллю и англичанам вообще?
Отец кивнул головой.
— Эллиот, — сказал он, — де Голль стремится создать во Франции автократическое правительство. Никто не внушает мне большего недоверия, чем он. Все организации движения Свободной Франции кишат полицейскими агентами де Голля, которые шпионят за его же людьми. Для него свобода слова — это свобода от критики… по его адресу. А если так, то какие у нас основания питать полное доверие к силам, поддерживающим де Голля?
Это вернуло мои мысли к словам отца о Бирме. Конечно, с точки зрения Черчилля, подобная авантюра была вполне уместной. Такой удачный, эффектный ход, как возврат Сингапура, произвел бы огромное впечатление на все колониальные народы Азии и Ближнего Востока и укрепил бы престиж Англии.
