Книга С кортиком и стетоскопом - Владимир Разумков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
— Ладно, черт с вами, но больше я этого не потерплю, — заключил я. В каюте об этом разговоре рассказал Празукину.
— Доктор, поверь мне, на следующий год уровень содержимого бутыли будет тем же, а вот крепость уменьшится. Я ведь их знаю. Их стоящая без начальника бутыль со спиртом, заставит пробовать любые варианты изъятия хотя бы минимального количества этого божественного напитка. Разведут и все. Лучше мне давай на сохранение.
— Знаю тебя, — засомневался я, — и ты что-нибудь сообразишь, чтоб ограбить меня, горемыку.
Дела у нас шли неплохо. Корабль регулярно выходил в море, сдавал необходимые задачи: стрелял по щитам, по конусу, выходил в торпедные атаки и т. д. В те времена плавания были в пределах Черного моря, за Босфор практически не выходили.
Однажды, находясь далеко от базы и выполняя какую-то задачу, связанную со сложным маневрированием, единственному в то время младшему штурману (командир БЧ-1 был в отпуске), откуда не возьмись, в глаз попала металлическая стружка. Штормило, корабль кидало с борта на борт довольно резко, да и килевая качка присутствовала. Штурман прибежал ко мне в медпункт. Глаз его был красным-красным, обильно слезился.
— Доктор! Срочно убери, что-то попало в глаз!
Я вывернул веки. Все было чисто. Когда же через лупу взглянул в зрачок, увидел впившуюся в роговицу, металлическую стружку.
— Скорей, доктор! Командир отпустил меня с мостика на минуту: прокладку нужно срочно делать, они без меня пропадут, а я ничего не вижу.
— Слушай, штурман, тебе же копьем надо железку выковыривать из роговицы, а ты — «минутка»! Обезболить надо, да и погода, сам видишь, какая. Как я на качке ковырять тебе глаз буду, а?
— Доктор! Делай что хочешь, но мне просто необходимо работать. Завалим задачу.
Я закапал ему дикаин и приступил к делу. Только намечусь копьем — корабль повалило вправо и вверх, затем влево и вниз и так все время. На меня смотрел красный, слезящийся глаз, в котором застыл такой ужас, что я и сам испугался. Когда копье приближалось к нему, а потом вместе с качкой уходило в сторону, я мокрый от напряжения, молил Бога — только бы не проткнуть роговицу. Не прекращая попыток подковырнуть проклятый осколок, замучил штурма окончательно.
Наконец, попытка удалась, осколок удален. Закапав альбуцид и забинтовав глаз, отпустил штурмана. «Циклоп» галопом помчался на мостик. Я поспешил за ним.
— Ты что, Тюрин? Что я за тебя прокладку буду делать? — накинулся на него командир, но увидев забинтованный глаз, спросил у меня: — Доктор, до базы-то он с одним глазом дотянет?
— До базы — да, — пообещал я.
Когда через несколько часов, показался Фиалент, мы облегченно вздохнули — идем домой. Вахтенный офицер повторил наше извечное изречение: «Член стоит, как стройный тополь, не пора ли в Севастополь?». Все заулыбались. Перед заходом в базу штурман спустился ко мне в медпункт.
— Доктор, по приходе — никуда не девайся. На берег сойдем вместе. Так и получилось. Командир разрешил сойти до утра и ему и мне.
— Все, док, сначала в «Поплавок», а потом домой.
— Это почему?
— Потому, милый доктор, что ты мне глаз спас. Я ведь уже смирился и приготовился к тому, что ты мне его проткнешь. Как увижу это твое копье, ну, думаю, все — хана мне! А ты вот справился.
Выпив за «спасенный» глаз, за меня, за него и за все хорошее, скромно закусив, чтобы не разочаровать супружницу отсутствием аппетита, ринулись по домам, радуясь, что мы на твердой земле, без качки и болтанки, что здоровы и молоды. Перед нами маячила перспектива супружеской ночи и всего того, что нам постоянно так недоставало и о чем думает каждый настоящий мореман почти всегда, если не выполняет боевых задач.
Наш дом — корабль, а море — среда обитания, так нас учили командиры, и мы все с этим были согласны, хотя и несколько лукавили. Заветной мечтой плавсостава всегда был ППР (планово-предупредительный ремонт), длящийся обычно недельку-другую. В эти дни мы успевали пару раз сходить домой, отдохнуть, погулять с семьей по улицам Севастополя, зайти в Приморский парк, возле Графской пристани, послушать по воскресеньям выступление прекрасного флотского духового оркестра. В общем, ППР — это почти праздник. Но когда ремонт затягивался, становилось скучно и хотелось опять… в море.
Я очень любил походы в Феодосию. Корабль шел вдоль берегов Крыма. Как ответственный за радио-газету изучил все его побережье и, когда позволяла обстановка, по радиотрансляции рассказывал экипажу, какой курорт мы проходим, его историю и достопримечательности. Матросы эти комментарии любили и они, находясь на палубе, вглядывались в прекрасные белоснежные дворцы и красивые здания санаториев, сказочные горные нагромождения, покрытые лесами, торчащие из воды скалы. Многие матросы были призваны из глубинки России и союзных республик и, конечно, никогда не видели этой благодати, во все глаза таращились на берег. Замполит хвалил меня за комментарии. Я же имел почти постоянный доступ на командирский мостик, откуда было видно все.
Надо сразу же уточнить, что мостик на эсминцах «30 бис» был открытым, то есть командир, вахтенный офицер, рулевой и штурман испытывали все прелести непогоды. Зимой — холод и ветер, летом — жару и гиперинсоляцию и, как следствие, у многих были хронические конъюнктивиты и блефариты. Кстати, за шесть лет службы на корабле, я в обязательном порядке должен был присутствовать на командирском мостике по выходе корабля в море и швартовке к стенке. В мои обязанности входило фиксировать команды командира и по хронометру отмечать отработку этих команд машинистами-турбинистами, рулевыми и швартовыми командами. При сложной швартовке этих команд было до пятидесяти, и все они должны были тщательно зафиксированы. Своеобразный живой, так сказать, современный «черный ящик».
— Пища для прокурора, — шутил командир. — Пишите и фиксируйте все точно, доктор, а то, не дай бог, что случится — подведете меня под монастырь.
Таким образом, за шесть лет я получил большую практику управления кораблем и мог оценить мастерство командиров. А удачно пришвартовать 120-метровую махину, вклинившись на свое место, между уже стоящих у стенки кораблей, сродни посадке самолета. Все должно быть учтено: сила и направление ветра, расстояние до берега и соседей, возможности исполнителей, время отдачи якорей и т. д. Я пережил трех командиров корабля и стиль их управления, конечно, был разным. Все зависело от профессионализма и от свойств характера: осторожности, смелости, напористости и т. д. В стиле одного преобладало чувство перестраховки, другой хотел покрасоваться, удивить всех своим мастерством. Главное, поставить корабль, не навалившись на стенку и не задев соседей. Когда корабль замирает у пирса, швартовы заведены, якоря отданы, кранцы вывешены, и поступили доклады, что на юте и баке все нормально — на мостике у всех наступает определенное облегчение и улучшается настроение от хорошо проделанной работы.
Качка! О, сколько страданий для многих скрыто в этом слове. За службу на корабле я не раз бывал в ситуациях, когда жизнь кажется просто невмоготу, все притупляется, не только желания, но и чувство долга по выполнению своих прямых служебных обязанностей. В голове пульсирует лишь одна мысль: «За что все эти пытки и когда они кончатся?». Качка переносится людьми по-разному. У одних наступает звериный аппетит, и они непрестанно что-то жуют, другие полностью теряют работоспособность и пластом лежат в силах оторвать себя от ложа только для того, чтобы поблевать в подходящем месте, третьи — качку просто не замечают и снисходительно наблюдают за страдальцами и только затыкают себе носы, чтобы не ощущать этот приторно-гадкий запах непереваренной пищи, побывавшей в бездонных желудках несчастных «морских волков». При хорошем шторме запахи можно было ощущать во всех внутренних помещениях корабля.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 50
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «С кортиком и стетоскопом - Владимир Разумков», после закрытия браузера.