«Дело», действие третье, явление IX Подозрения день ото дня подогревались разговорами.
— Вся Москва в клубах и собраниях говорила, что убийство совершено Сухово-Кобылиным, — показывал на допросе купец Феофан Королев, имевший коммерческие дела с Симон-Деманш. — Однажды, когда я месяца через три сидел у ворот дома Сухово-Кобылина, то проходившие два студента сказали: «Вот дом убийцы».
Мнение клубов во времена правления Закревского могло оказаться решающим.
«Много имеют влияния на решения сенаторов просьбы и Английский клуб, — писал Кастор Никифорович Лебедев. — Общественность московская проявляется в клубах, театрах, общественных собраниях и гостиных. Клубы: Английский, Дворянский, Купеческий и Немецкий, все очень посещаемые. Особенно значителен первый, который граф Закревский называет государственным советом. Там часто решаются дела Сената, оканчиваются тяжбы сделками».
Генерал-губернатор, находившийся под влиянием клубов и собственной обиды, ни минуты не сомневался в виновности Сухово-Кобылина. Дополнив следствие «фактами довольно ярких колеров», Закревский издал указ:
«По важности обстоятельств, сопровождавших убийство иностранки Луизы Ивановны Деманш, признаю нужным нарядить под председательством коллежского советника Шлыкова Особую следственную комиссию для производства исследования о сказанном убийстве и предписываю употребить самые строгие меры к открытию виновных в преступлении и по окончании действий комиссии произведенное следствие доставить ко мне».
«Нарядите следствие — и строжайше, строжайше!» — иронизировал потом Александр Васильевич по поводу этого указа в пьесе «Дело».
Утром 12 ноября, на следующий день после похорон Деманш, во флигель Сухово-Кобылина внезапно нагрянули с обыском. Для Александра Васильевича это был неожиданный удар.
«Дело — злодеяние — повальный обыск! Я один! Надежда Нарышкина уехала», — записывает он в дневнике.
Результаты обыска были ошеломляющими:
«По осмотру приставами городской части Хотинским и Редькиным и следственных дел стряпчим Троицким, учиненному 12 ноября во флигеле Сухово-Кобылина, где он сам жил, оказалось, что в комнате, называемой зале, видны на стене к сеням кровавые пятна. Одно продолговатое на вершок длины в виде распустившейся капли, другое величиною в пятикопеечную монету, разбрызганное. На штукатурке видны разной величины места, стертые неизвестно чем. Полы во всех комнатах крашены и недавно вымытые, в сенях около двери кладовой видно на грязном полу около плинтуса кровавое пятно полукруглое величиною около аршина и к оному потоки и брызги кровавые частью уже смытые, на ступенях заднего крыльца также видны разной величины пятна крови и частью стертые или смытые».
Это были грозные улики. И они были в руках у Закревского — и в переносном, и в буквальном смысле, ибо следователи топором вырубили из крыльца доски, на которых были кровавые пятна, и унесли их с собой.
Тринадцатого и четырнадцатого ноября в доме Сухово-Кобылина вновь были произведены обыски с изъятием бумаг и писем…
Шестнадцатого ноября 1850 года к дому Александра Васильевича подъехала черная карета, запряженная вороными. Два полицейских офицера с четырьмя вооруженными солдатами, оттолкнув камердинера, прошли прямо к нему в кабинет. Не снимая перчаток, старший чин быстро вытащил из-под шинели бумагу, развернул ее и, держа двумя руками, молча приблизил к лицу Александра Васильевича. Это было постановление Особой следственной комиссии, утвержденное военным генерал-губернатором Москвы:
«Сообразив ответы, отобранные от отставного титулярного советника Сухово-Кобылина, с ответами камердинера его, кучера, дворника и сторожа и найдя разногласие в словах их относительно обстоятельств вечера 7 ноября, а равно приняв в соображение кровавые пятна, найденные в квартире Сухово-Кобылина, — и так как эти обстоятельства наводят сильные подозрения относительно убийства купчихи Деманш, то постановляем:
Отставного титулярного советника Александра Васильевича Сухово-Кобылина арестовать».
Он прочел постановление, сверкая глазами и в бешенстве стиснув зубы. Он не верил. Кого арестовать?! Его?! Помещика! Столбового дворянина! Потомка тевтонского рыцаря! Крестника императора! Теряя рассудок, он обрушился на полицейских с ругательствами, пытался выгнать их в шею, как гнал кредиторов. Но это были не кредиторы и предъявляли ему не вексель. Ему заломили руки, связали и без шапки вывели на улицу. В толпе любопытных, осадивших дом на Страстном бульваре, раздались возгласы:
— Ведут! Ведут!
Он поставил ногу на подножку арестантской кареты, облепленной комьями замерзшей грязи, оглянулся на толпу.
