Окало 11 вечера к подъезду дома на Михайловской площади съезжались пролетки, экипажи, автомобили. Гумилёв пришел в «Бродячую собаку» вместе с Ахматовой. В ту первую встречу Георгий Иванов подарил ей свой сборник с надписью: «Анне Андреевне Ахматовой (Ах, что же еще могу я написать?)». В своих «Петербургских зимах», рассказывая об Ахматовой в тонах более сдержанных, чем о ком-либо другом, он заметил приблизительно в том же роде: «Что ей такой сказать».
«Сводчатые комнаты "Собаки", обволакиваемые табачным дымом, становились к утру чуть волшебными», — вспоминал Георгий Иванов. Кроме сред и суббот, нельзя было предугадать, кого вдруг встретишь в толпе посетителей. А по средам и субботам собирались свои. Атмосфера становилась более интимной, и, не ограниченные заранее объявленной программой, импровизировали, развлекались, дурачились; пели, читали стихи. На эстраде один «номер» сменялся другим. Пела шутливо-минорные песенки на слова Тэффи знаменитая в те дни Казароза. Танцевала марионеточный танец Ольга Судейкина. Читал свое «Адмиралтейство» Осип Мандельштам. Пел «Куранты любви» Михаил Кузмин, Артистическая энергия била ключом, удивляя, заряжая, вдохновляя. Если впоследствии, в эмиграции, парижскую «Зеленую лампу» Мережковских, председателем которой был Георгий Иванов, называли «инкубатором идей», то «Собаку» можно назвать колыбелью художественных замыслов.
Три года жизни Георгия Иванова связаны с «Собакой»: в начале 1912-го он впервые туда попал — в начале 1915-го «Собака» закрылась, оставив по себе добрую память. Случалось, что он с Гумилёвым или сам по себе просиживал там допоздна или до раннего утра, когда в «Собаке» оставалось шесть-семь человек, обычно совсем «своих». Сколько было встреч, сколько довелось увидеть и услышать из живой художественной летописи Петербурга! Ум и веселье, талант и вздор непринужденно и легко уживались в этих стенах.
В феврале 1914-го устроили вечер заезжего гостя – итальянского футуриста Маринетти. В декабре 1912-го, еще до появления в печати акмеистических манифестов, выступал с докладом «Символизм и акмеизм» Сергей Городецкий. Чуть слышно читал стихи Хлебников, оборвав себя на полуслове и прошептав, не глядя на слушателей: «Ну, и так далее». В январе 1914-го актриса Любовь Блок декламировала новые, еще нигде не напечатанные стихи своего мужа, а в ноябре того же года стихи Блока читала Рощина-Инсарова. Сам же Блок в «Бродячей собаке» не бывал. Основатель кабаре Борис Пронин, который со всеми был на «ты», рассказывай в присутствии Георгия Иванова, как он приглашал Блока, как приехавший из Москвы Бальмонт просил передать Блоку, что хочет встретиться с ним в «Бродячей собаке» и как Блок вежливо и спокойно отказался. В феврале 1915-го Маяковский прочитал стихотворение «Вам», прозвучавшее как незаслуженная пощечина не только «общественному вкусу», но даже не пуританским нравам этого кабаре. В те баснословные года люди были терпимее, и через несколько дней Маяковскому снова дали возможность выйти на эстраду. Сначала он читал доклад, потом отрывки из «Облака в штанах».
Георгий Иванов бывал и на музыкальных понедельниках в «Собаке». Памятным событием стало выступление балерины Карсавиной, танцевавшей на зеркале под музыкальную пьесу Люлли с таким знакомым Георгию Иванову названием «Отплытие на Цитеру». В память об этом выступлении издали маленькую книгу «Тамаре Платоновне Карсавиной – "Бродячая собака". 26 марта 1914» и преподнесли выдающейся балерине на день рождения. Участники подарочного альбома, предварявшегося статьей Николая Евреинова, – художники, завсегдатаи подвала. А из поэтов в ней приняли Кузмин, Ахматова, Гумилёв, Лозинский, Петр Потемкин. Георгий Иванов написал стихотворение на случай «В альбом Т. П. Карсавиной», великолепный образец редкого размера — хориямба:
Пристальный взгляд балетомана, Сцены зеленый полукруг, В облачке светлого тумана Плеч очертания и рук. Скрипки и звучные валторны Словно измучены борьбой. Но золотистый и просторный Купол, как небо, над тобой. Крылья невидимые веют, Сердце уносится дрожа Ввысь, где амуры розовеют, Рог изобилия держа. Помнил Георгий Иванов и ученый доклад совсем молодого Виктора Шкловского «Место футуризма в истории языка», и продлившиеся до поздней ночи прения. Приветливо, почти торжественно встречали в «Собаке» прибывшего из Франции «короля поэтов» Поля Фора. Его стихи в переводе Бальмонта читала Любовь Блок. Петр Потемкин, человек без быта, дитя богемы, писал специально для «Собаки» забавные скетчи и сам был их постановщиком. Памятным был «вечер пяти» — одновременно поэзия и художественная выставка. На нем Игорь Северянин, Давид Бурлюк и Василий Каменский читали стихи на фоне декораций, написанных Сергеем Судейкиным и художником-сатириконцем Алексеем Радаковым. В 1914-м зачастил в кабачок Александр Иванович Тиняков — типаж радикальной богемы. С ним коротал ночные часы талантливейший Борис Садовской, написавший однажды тут же за столиком:
Прекрасен поздний час в собачьем душном крове, Когда весь в фонарях чертог сиять готов, Когда пред зеркалом Кузмин подводит брови И семенит рысцой к буфету Тиняков. Прекрасен песий кров, когда шагнуло за ночь, Когда Ахматова богиней входит в зал, Потемкин пьет коньяк и Александр Иваныч О майхородусах Нагродской рассказал. Но вот уж близок день; уж месяц бледноокий, Как Конге щурится под петушиный крик, И шубы разроняв, склоняет Одинокий Швейцару на плечо свой помертвелый лик. О буйном Тинякове (печатался под псевдонимом Одинокий) Георгий Иванов рассказал в мемуарном очерке «Александр Иванович», а воспоминания о Садовском включил в «Петербургские зимы». «И сколько сейчас забытых, неписанную историю творящих слов было в тебе произнесено в те быстро сгоравшие ночи, когда по твоим склизким и снегом занесенным ступенькам спускались наряду с лоснящимися бархатными тужурками и косоворотками чрезмерно громко смеявшиеся дамы в декольте и своими моноклями игравшие безукоризненно скроенные фраки», — ностальгически писал уже в Париже один из «бродячесобачьих» знакомых Георгия Иванова.
«Собака» закрылась в 1915 году – закрылась, но не умерла. Всеобщий любимец, объединитель богемы, Борис Пронин возобновил жизнь подвала в доме с белыми колоннами на углу Марсова Поля. Да, снова в подвале, но название дали иное – «Привал комедиантов», хотя завсегдатаи по старой памяти называли и это кабаре «Собакой». Блок за два месяца до Октябрьской революции записал в дневнике: «Люба была ночью в "Бродячей собаке", называемой "Привал комедиантов". За кулисы прошел Савинков… Выступали покойники: Кузмин и Олечка Глебова, дилетант Евреинов, плохой танцор Ростовцев».
И все стоит в «Привале» Невы качанной вода. Вы знаете? Вы бывали? Неужели никогда? Это строки из берлинского издания книги Георгия Иванова «Вереск». Ими же заканчивается глава о «Бродячей собаке» и «Привале комедиантов» в «Петербургских зимах», в которой увековечен для истории выдающийся по колоритности, хотя и не имевший последствий эпизод: «Летом 1917 года — там за одним и тем же "артистическим" столом сидели Колчак, Савинков и Троцкий». «Привал» дотянул до времени военного коммунизма. Доконала его разруха, сопутствовавшая, как адская тень, Гражданской войне.
