– Я собираюсь пойти работать в «Рено» штатным сотрудником, так я буду уверен в завтрашнем дне. Я буду каждый день ходить в контору. Думаю, это неплохое место. Мне его нашли друзья.
– Я выхожу на работу в следующем месяце. Если вы не против, дорогая!
– Нет, Тонио, я против, я не хочу, чтобы вы соглашались на эту работу. Ваша дорога в звездах.
– Да, Консуэло, вы правы, она в звездах. Только вы одна понимаете все…
Эта брошенная мной фраза о звездах сделала свое дело. Он быстро похоронил идею работы в «Рено», словно бы я подтолкнула его, опять подарила ему надежду.
Тонио снова начал мечтать в одиночестве и распевать свою «боевую песнь», как я называла ее в Буэнос-Айресе, потому что он заводил ее, управляя автомобилем или самолетом:
Вижу, как встает из мрака
Черный столб во тьме густой,
И дорога без возврата
Стелется передо мной.
С тех пор, каждый раз садясь за руль, я слышала эти слова…
* * *
Однажды Тонио сообщил мне, что должен съездить в Тулузу повидать Дидье Дора.
– Я хочу снова начать работать как простой пилот, – сказал он Дора. – Скорее в «такси»! (Действительно, на жаргоне летчиков самолеты назывались «такси».) В Париже я умираю от скуки. Поеду куда угодно, полечу, куда пошлете. Жена приедет ко мне. Я готов. Если вы согласны, завтра я жду указаний.
Он очень уважал Дидье Дора. В книге «Ночной полет» многие черты Дора проступают в характере Ривьера.
Вернувшись в Париж, Тонио распахнул шкаф и стал обнюхивать свою кожаную летную куртку, реглан, шлем, ремни, фонарь, компас. Любовно раскладывал все эти предметы на ковре.
Телефон у нас звонил по-прежнему часто. Парижские друзья продолжали звать его, но он отклонял приглашения.
– Занят, – объяснял Тонио. – Снова начинаю работать пилотом на линии. Я уже достаточно разжирел в парижских кафе и забегаловках. До свидания, у меня нет ни минуты свободной, собираю чемоданы. Жена вам все расскажет.
Это означало, что он стал недоступен для своих друзей-обывателей.
Он расправил реглан из негнущейся кожи, задубевший без дела, – это был его верный спутник в полетах… Из карманов извлек клочки бумаги. Прочел и начал смеяться, просто хохотать в голос.
– Почему ты смеешься? Что там такого забавного? Почему ты хохочешь как сумасшедший?
– Ой, не могу рассказать вам, это так глупо.
Но он смеялся все громче и громче.
– Пожалуйста, расскажи.
– Ладно, это по поводу шума и моего бывшего радиста, когда я летел над Патагонией.
– Пока не вижу в этом ничего смешного.
– Я не мог понять, что за посторонний шум в самолете, и испугался.
– Что?
– Да, я испугался, пока радист не передал мне записку, объясняя, что это за шум. Прочти сама, я только что ее нашел, вот, держи.
Я взяла клочок бумаги и прочла: «Это шум не от мотора. Не волнуйтесь. Это я пукаю. Я очень болен, месье».
В свою очередь я громко рассмеялась. Он обнял меня, и я сказала:
– Дорогой, я счастлива. Я могу представить вас только в небе. Или я ошибаюсь?
– Так почему же вы плачете?
– Не знаю… Мне никогда не нравилась ваша жизнь в Париже. Звезды вокруг вас пугают меня меньше, чем парижане.
Он уложил меня на пол прямо среди своих вещей и начал щекотать:
– Ай-ай, Тонио, не надо, вы делаете мне больно, правда.
– Где?
– Здесь, живот болит…
– О, это аппендикс. Вам его вырежут сегодня же вечером. Доктор Мартель, я его очень уважаю… Поехали в больницу. Завтра вашего отростка уже не будет. В Марокко он нам совершенно не нужен.
Все было так просто. Мне казалось, что рядом с ним я ничего не боюсь.
* * *
Однако Дора уже позвонил Тонио, чтобы дать ему указания. Пока что он будет работать «таксистом» на линии Париж – Касабланка.
С того момента, как летчика зачисляют на службу, он не знает, где проведет следующую ночь. Если повезет, окажется в каком-нибудь городе – Барселоне, Касабланке, Порт-Этьенне, Кап-Джуби, Буэнос-Айресе. Или на восточной линии Париж – Сайгон…
Со мной все произошло так, как и предсказывал Тонио. Я показалась его врачу, он сделал мне операцию. Следующие несколько дней я приходила в себя в Сен-Морис-де-Реманс. Мать Тонио заботливо ухаживала за мной. Потом она отправила меня в Тулузу, чтобы я присоединилась к ее сыну в гостинице «Лафайет».
В этом городе мне посчастливилось познакомиться с Дора, узнать его поближе. Он был очень серьезным человеком, но больше всего впечатлила меня его железная воля.
Тулуза показалась мне мертвым городом. Ее просто не было. Меня полностью поглотила дружба с пилотами, каждый день рисковавшими жизнью и не сознававшими ни опасности, которой они подвергаются, ни важности своей миссии – какой пример героизма они подавали людям! Для них это была просто работа, и за это я еще больше восхищалась ими.
Летчики сражались с ветром и с ночью, но похвалы их утомляли. Они любили пить пиво, играть в карты, в кости. Я оказалась прилежной ученицей, мне нравилось кидать кости. Время от времени я робко спрашивала, как зовут того или иного летчика. К концу вечера я отваживалась спросить, есть ли новости о моем муже. Рядом с ними я научилась быть сдержанной, закалилась. Всю неделю в Тулузе я сидела в одиночестве, пока мой муж парил в облаках. Я жила в его номере и ждала от него известий.
– А, Сент-Экс, его послали на «такси» в Дакар, сменить пилота.
– Почему? – спрашивала я.
– Потому что тот разбился. Смотрите, мадам де Сент-Экс, я три раза вытащил три пики.
– В самом деле?
И мое сердце трепетало. Колотилось изо всех сил. Где он, мой ангел?
На следующий день к моему пробуждению муж наконец-то появился в номере и повыкидывал вещи изо всех шкафов. Мы летим в Касабланку. Промежуточная посадка в Испании. Теперь мы вели кочевую жизнь, жили на чемоданах.
– Может, ты захочешь искупаться в Альмерии, – сказал он. – Там сейчас лето.
– Да, Тонио, дорогой, да!
– О, смотри, чемодан уже полный. Все в него не поместится. Возьми два платья, этого достаточно. Ночную рубашку брать бессмысленно, в Марокко слишком жарко.
Уже через несколько часов мы были в Аликанте. Пошли на пляж. Тонио плавал очень быстро, я хотела его догнать, но шов от аппендицита не позволил мне продемонстрировать русалочьи таланты. Было еще больно.
* * *
