Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, В зубрежку греческих глаголов Он малодушно погружен. Но лишь божественный глагол До слуха чуткого коснется, Тогда поэт от сна очнется, И греческий глагол — под стол!
Он читает одно стихотворение за другим. Ему не дают уйти со сцены. После каждого стихотворения — гром аплодисментов.
Когда публика начинает расходиться, к отцу подходит один из зрителей.
— От души поздравляю вас, — говорит он, — у вас талантливые сыновья. Младшего я хотел бы познакомить с моим другом, известным петербургским меценатом, Давидом Гинзбургом. Если позволите, я зайду за мальчиком утром, а к вечеру верну его вам целым и невредимым.
На другой день рано утром Сёма уехал, а к вечеру отец получил письмо, в котором Давид Горациевич Гинзбург просил разрешения оставить у него мальчика еще на несколько дней, он хочет поехать с ним в Старожиловку, к Стасову».
А вот как об этом рассказывает Самуил Яковлевич:
«Один из новых знакомых нашей семьи прочел мои стихи и рассказал обо мне известному в городе меценату. А тот, в свою очередь, расхваливал мои поэмы и переводы — да не кому-нибудь, а самому Стасову.
Владимир Васильевич Стасов позвал меня к себе.
Этот человек, которому шел в то время — летом 1902 года — семьдесят девятый год, встретил меня приветливо, по-стариковски ласково, но с какой-то скрытой настороженностью. Должно быть, не раз приводили к нему всяких малолетних музыкантов, художников, поэтов, и он прекрасно знал, как редко они оправдывают те большие надежды, какие на них возлагают друзья и родственники.
А может быть, он попросту был очень утомлен после долгого, наполненного разнообразными встречами дня. Во всяком случае, начиная читать свои стихи, я видел его крупные опущенные веки, и мне казалось, что он спит.
И вдруг его глаза открылись, и я увидел перед собой совсем другое лицо — оживленное, помолодевшее. Таким он становился всегда, когда был чем-нибудь заинтересован или растроган.
Я начал с переводов, потом читал собственные стихи и, наконец, расхрабрившись, прочел целую шуточную поэму о нашей острогожской гимназии. Слушая меня, Стасов громко хохотал, вытирая слезы, и некоторые особенно хлесткие места заставлял повторять дважды».
Было это 4 августа 1902 года, а уже 6 августа того же года Владимир Владимирович в письме своей невестке написал: «В Воскресенье… приезжает Давид. Смотрим: с ним какой-то мальчик, гимназист, со светлыми пуговицами — лет, мне показалось, одиннадцати-двенадцати. Ничего особенного, разве что немножко коротки светло-нанковые панталоны: новых не на что сделать. Обедаем… После обеда Давид и говорит: „Ну, теперь, Самуилушка, прочитай нам что-нибудь из твоего“. Самуилушка живо собирается. Меня берет недоверие и какое-то ужасное нехотение. „Ах ты, Боже мой! — думаю про себя, — надо слушать. Вот-то наказание!..“ Я был настоящая жертва и с досадой покорялся этому несносному слушанию! Но не прошло и полминуты, я уже был покорен, побежден, захвачен и унесен. Маленький мальчишка в слишком коротких панталонах, владел мною, и я чувствовал великую силу над собою. И голос у него совсем другой был, и вид, и поза, и глаза, и взгляд… Настоящее преображение — волшебное превращение… Какое-то разнообразие было у этого значительного человека. И лирика, и полет, и древняя речь… И тут же рядом веселые классные сатиры на товарищей, гимназию, директора и инспектора, но такие же веселые, забавные, такие a la Пушкин молодой…»
Знакомство со Стасовым не только обогатило жизнь юного Маршака, но и круто изменило ее.
«…С этого дня в моей жизни и начались события, круто изменившие весь ее ход, — вспоминал Самуил Яковлевич. — Петербург перестал быть для меня чужим, незнакомым городом, однообразным строем многоэтажных, наглухо закрытых домов. Дом Стасова, такой петербургский по своему характеру и вкусу, широко открыл передо мной двери и сразу породнил меня с этим строгим и умным городом…
Чуть ли не каждый день бывал я у Владимира Васильевича то дома, то в Публичной библиотеке.
Помню, в одну из первых наших встреч я задержался в библиотеке у Владимира Васильевича до конца его занятий…
С тех пор я не раз заходил за Стасовым, чтобы вместе ехать к нему на Седьмую Рождественскую…
Пожалуй, еще больше любил я бывать у Стасова за городом — в деревне Старожиловке, близ Парголова.
За несколько дней до нашего расставания Владимир Васильевич повел меня к известному и модному в то время фотографу, Карлу Карловичу Булла, мастерская которого помещалась на Невском в двух шагах от Публичной библиотеки…»
Фотографии, сделанные в тот день, к счастью, сохранились. Спустя несколько дней после этой встречи Стасов побывал в гостях в Ясной поляне у Льва Толстого: «Я… стал рассказывать ему про новую свою радость и счастье, что встретил какого-то нового человека, светящегося червячка, который мне кажется как будто бы обещающим что-то хорошее, чистое, светлое и творческое впереди…» В тот день Стасов показал Толстому фотографию Маршака и попросил остановить взор на этом молодом, полном жизни лице: «Пускай ваш взор послужит ему словно благословением издалека!»
Впоследствии в письме к С. Маршаку Стасов передал слова Л. Н. Толстого о юных дарованиях: «Ах, эти мне Wunder-kinder! Сколько я их встречал и сколько раз обманулся! Так они часто летают праздными и ненужными ракетами! Полетит, полетит, светло и красиво, а там и скоро лопнет в воздухе и исчезнет! Нет! Я уже теперь никому и ничему между ними не верю! Пускай наперед вырастут и окрепнут и докажут, что они не пустой фейерверк!..»
