Абстрактная справедливость мало заботит строгого руководителя. Так, один пилот отказывается преодолевать Кордильеры в бурю и мглу и возвращается на взлетную площадку. И Ривьер без колебаний заявляет ему: «Вы испугались…» Хотя прекрасно знает, что этот человек один из самых отважных. Но такова система Ривьера. Он любыми методами пытается воспитать человека, даже с помощью унижения. Ривьер хотел укрепить волю этого пилота. Сент-Экзюпери рассказал мне историю с пружинами стоек шасси, которые ржавели, а потом вдруг неожиданно перестали ржаветь, как только на механиков наложили штраф. Это кажется просто, а на самом деле вовсе нет. Ибо никто так и не понял, почему эти пружины ржавели и отчего перестали ржаветь. Механическую причину установить не удалось. Да и механики все были добросовестные. Можно было подумать, что деньги таят в себе скрытые достоинства, недоступные разуму и опыту.
Мы как-то затеяли на эту тему разговор, который был прерван, не помню почему. А я бы наверняка сказал Тонио: пускай проржавеют все пружины стоек шасси, но не следует приучать человека покоряться силе денег, для мирового порядка так будет в сто раз лучше. Хотя выбирать между пружиной и человеком порой бывает трудно.
Ривьер приказывает инспектору наказать для порядка пилота. Инспектор повинуется. В этой связи я заготовил для тебя, Тонио, весомые аргументы, безоговорочные аргументы, которыми сам очень гордился. Вернее, я хотел рассказать тебе одну простенькую историю со сложными проблемами. Ты ее не узнаешь, а я не смогу почивать на лаврах. Это случилось во время моей военной службы. Один из моих товарищей по лицею, из тех интернов, кому место на задней парте, оказался сержантом-сверхсрочником в полку, где я служил. Положение для него в ту пору незавидное. Но мне и в голову не могло прийти, что однажды в сознании моего товарища по лицею, ставшего сверхсрочником, произойдет столкновение между понятием о дисциплине и представлением о собственном достоинстве.
Как-то утром его взвод собрали по команде для проверки. Инспекцию проводил лейтенант. Ему показалось, что гимнастерка одного из солдат не совсем чистая или что пряжка на поясе недостаточно блестит, и он, повернувшись к сержанту, сказал: «Вы накажете этого человека…» Сержант ничего не ответил. Но после занятий он встал перед офицером по стойке «смирно» и заявил: «Господин лейтенант… Я не могу наказывать по приказу… Если вы считаете это справедливым, наказать должны вы, а не я…»
Ривьер возводил свое творение на «человеческой закваске», не заботясь о том, что в привычном понимании именуется справедливым или несправедливым. А господин Дора говорил: «Одной моралью людьми не управляют». Ривьер, строгий руководитель, воплощает порядок, созидательный порядок. Он своего рода этап между часовым, стоящим на посту, и самим Господом Богом, который и есть, возможно, обожествленный Ривьер.
Но кто является человеком действия: Сент-Экзюпери или господин Дора? Господин Дора управляет из своей конторы. Сент-Экзюпери управляет со своего места за штурвалом самолета. Кто из них человек действия: наземный руководитель, планирующий пути и риски, или пилот, пролетающий над пиками Кордильер? Я не знаю, это еще одна проблема. Сент-Экзюпери идеализировал Дора и, преображая его в Ривьера, следовал своей морали порядка и самопожертвования. Но, склонный вместе с тем к созерцанию и тревоге, он, упрощая образы Ривьера или Дора, достигал порой умиротворения, избавляясь таким образом от собственного беспокойства.
Один шутник рассказывал, что престарелая мать другого известного пилота попросила его, когда он готовился к первому своему рейсу: «Обещай мне не летать ни слишком высоко, ни слишком быстро…» Думаю, однажды я с похожей просьбой обратился к Сент-Экзюпери. О, не напрямик, конечно, я сделал это завуалированно! Я не слишком изощрялся и, заведя речь об одном, свел разговор к другому.
Это было во время войны, когда он почти ежедневно выполнял полеты дальней разведки. В конце концов, я твердо и прямолинейно изложил ему свою мысль. Я сказал ему примерно следующее: что его высший долг состоит в том, чтобы не подвергать свою жизнь опасности, что людей, готовых пойти на смертельный риск, хватает, что если он погибнет, то вместе с ним погибнет невосполнимая сила, и он не имеет права приносить себя в жертву тому, что люди обычно называют героизмом, жертвуя собой во славу исполнения рискованных заданий. «Откажитесь, – примерно так говорил я ему, – от ежедневного риска, ставшего для вас привычным. Есть много людей, чья смерть дороже их жизни. Но ваша жизнь дороже смерти!»
Таков был смысл моих слов. Сама речь, конечно, была более осторожной. Но он понял, к чему клонит моя дипломатия и что я советую ему согласиться с тем, о чем часто его просил, – руководить какой-нибудь технической организацией. Он не стал обсуждать, взвешивать и определять, согласно их значимости, все категории долга и жертвенности. Он просто ответил: «Это было бы неучтиво по отношению к моим товарищам».
Один персонаж Бальзака хотел покинуть особняк Лагинских, поступить на службу в части спаги[32] и найти смерть от пуль в Африке. Кое-кто из тех, кто читал книги Сент-Экзюпери и стал свидетелем трех последних лет его жизни, утверждают, основываясь на таком-то письме или таком-то признании, будто эти годы были наполнены для него отчаянием. Они утверждают, что герой легенды превратился в героя уныния.
У меня не было прямого контакта с Сент-Экзюпери в период между концом 1940 года и годом его гибели. Но я отвергаю подобные суждения. Тексты и свидетельства, опровергающие это утверждение, не менее многочисленны и не менее убедительны, чем те, которые подтверждают, будто бы мой друг впал в отчаяние. Я не стану заниматься здесь критикой разных точек зрения. То было смутное время, когда сместились нравственные координаты Франции. Позиция Сент-Экзюпери не соответствовала позиции ни одной из партий или групп, поносивших тогда друг друга. Он никогда не скрывал своего отвращения к лягушачьим болотам и осиным гнездам. Но все безупречные свидетели единодушно заявляют, что если и возникали порой разногласия между Сент-Экзюпери и какими-то политиками, запутавшимися в символах патриотизма, то только потому, что их мировоззрение отражало их скудный мир, бесконечно далекий от возвышенного мира моего друга.
Одни говорили, что причиной отчаяния Сент-Экзюпери стало искривление позвоночника, другие – будто он обнаружил у себя первые признаки рака. Я не подвергаю сомнению их свидетельства. Но все-таки надо отдать должное его достоинствам. Вспомните, с каким юмором Сент-Экзюпери рассказывал о том, что подумал однажды, будто заболел проказой. Вот почему я отказываюсь верить в его ипохондрию. Вместе с Пьером де Ланю[33] я полагаю, что порой Сент-Экзюпери был «близок к тревоге, но очень далек от отчаяния».
«…На сердце моем лежит тяжесть мира, словно я в ответе за него…» Мне слышится здесь не голос Правителя, а голос Сент-Экзюпери. Это чувство безграничной ответственности, вины за нищету и все преступления совершенно не соответствует методам Макиавелли, даже если Макиавелли верит в дух, а не в материю.
