Не скажу, что Чарльз Мелвилл задолжал мне объяснение, но, будь у меня такая возможность, я бы не отказался с ним переговорить. К тому же у меня его документы — кстати, если кто-либо из читателей этих записок знает, где его можно найти, пусть сообщит мне об этом. Мой адрес вы получите у издателя этой книги.
Как я уже говорил, в Лондоне нет улицы под названием …форд-роуд. Все остальные я посетил. Стучал в двери домов под указанным номером на …фаст, и на …ленд, и на …нейл-стрит, на …нер и на …холд-роуд, даже в …ден-клоуз и тому подобных местах. Никто там не слышал ни о каком Чарльзе Мелвилле. Номера такого-то по …фаст-стрит больше не существует: его снесли; улица прокладывается заново. Это заставило меня задуматься. Да, уж можете мне поверить, я задумался.
— Что такое происходит с …фаст-стрит? — гадал я. — Куда она теперь направляется?
Не знаю, прорвался ли Чарльз Мелвилл на Вредоносную улицу, приручил ли он ее, подчинил себе и ездит теперь на ней, как на бронтозавре, из прошлого в будущее, из города в окрестности и обратно. Не знаю, чью сторону в вековечной вражде между бродячими лондонскими улицами он выбрал. А вдруг они с Эдгаром ошибались, вдруг никакой войны нет, все виа фира просто мирные номады, а Чарльз просто устал и решил смыться. А может быть, никаких неприрученных улиц и не существует.
Как знать? Но я все равно часто думаю о них, то и дело ловя себя на мысли: что же происходит за этим углом? А за тем? В конце улицы, где я живу —..ли-роуд, — идет сейчас какое-то строительство. Люди в касках снуют по строительным лесам, ведя работу по благоустройству некоего проулка, такого узкого, что двум кошкам не разминуться, забитого мусором, пропахшего мочой. Похоже, что его еще и спрямляют заодно. Заброшенный дом снесут, переулок расширят.
Мы живем в другие времена. Возможно, виа фира тоже поумнели, стали хитрыми. Может быть, теперь они будут возникать постепенно, у всех на виду, приведенные в этот мир нашими же руками, в броне железобетона и мантиях новеньких мостовых. Я раздумываю над тем, уж не прислал ли Чарльз Мелвилл свою Вредоносную улицу за мной, и не она ли это возникает там, в ворчании бетономешалок и громе перфораторов. А иногда мне кажется, что это не воплощение, а наоборот, развоплощение, что Чарльз пробудил мою мирно дремавшую до сих пор …ли-стрит и она сейчас зевает и потягивается, а скоро, встряхнувшись и сбросив со своей спины меня и всех моих соседей, как выспавшийся лис вытряхивает из своей шкуры блох, она, нюхнув воздух, отправится туда, куда отправляются все беглые улицы, когда на них никто не смотрит, и всего через какие-нибудь несколько месяцев главная улица моего района, в которую она упирается, сомкнется так, что между ирландским книжным и салоном похоронных принадлежностей ножа будет не просунуть, а …ли-роуд станет, тем временем, бить окна и крушить стены Улице Одинокого Логова, сама страдая от подобных же нападений и лишь иногда возвращаясь на место, чтобы отдохнуть.
Фамильяр[9]
Колдуну надо было произвести на клиентку впечатление. Посредник, который устроил им встречу, говорил, что женщина очень старая — «лет сто, не меньше», — и страшная, хотя чем именно, объяснить не мог. Колдун сразу почуял за этим что-то необычное — либо большие деньги, либо власть. Готовился долго и тщательно. И добился того, чтобы встреча произошла на месяц позже, чем планировал его агент.
Мастерской ему служила избушка, вернее, сарай для инструментов, стоявший на участке одного садового товарищества в Северном Лондоне. Женщина шла мимо грядок с фасолью, помидорами и чахлыми корнеплодами, мимо шпалер с ползучими растениями, мимо соседей колдуна, которые, хотя и были на десятилетия моложе, чем он, все же оставались стариками — они жгли свои костры и вежливо не обращали на нее внимания.
Колдун был готов. Комнатка с затемненными окнами была чисто вымыта. Коробки составлены аккуратными пирамидами. Травы и другие органические материалы, нужные ему в работе — когти, шкурки, похожие на жуткие мочалки, закупоренные бутылки, просто кучки какой-то пыльной требухи, — он разогнал по углам, чтобы и не мешали, и на виду были. Старуха все их оглядела. Особенно долго она смотрела на голубя с изуродованной лапкой, за здоровую привязанного цепочкой к жердочке.
— Мой фамильяр.
Женщина ничего не сказала. Голубь курлыкнул и замолк.
— Не заглядывай ему в глаза, а не то он похитит твою душу. — И колдун занавесил птицу черной тряпкой. На клиентку он при этом не глядел. — Вообще-то он василиск, но теперь ты в безопасности. Он закрыт.
С потолка свисала люстра из гнутых вешалок для пальто и фарфоровых черепков, в которых истекали нагаром свечки. Под каждой из них на деревянной столешнице уже лежали маленькие пирамидки воска. Среди них колдун и начал свой сеанс, манипулируя разными гри-гри[10], — сыпал на принесенные клиенткой фотографии мелко рваный лист, кропил грязью и остатками тертого пластика из мельницы для специй.
Эффект наступил так быстро, что даже невозмутимая старуха проявила интерес. Воздух стал сухим и тягучим, в сарае сделалось душно, как в самолете. С полок донесся шум: это обломки мумий проявляли нетерпение. На других консультациях ничего похожего не происходило, но колдун все еще ждал.
От жары свечи начали таять быстрее. Отдельные восковые капли слились в нити, которые потянулись вниз. Наплывы на свечах увеличивались, теперь воск стекал с них крупными, быстро застывавшими шариками. Восковые сталактиты удлинялись, канделябр точно оброс бородой. Свечи убывали стремительно, воск так и тек с них, покрывая проволочный каркас люстры налетом толщиной в палец.
Материя распространялась неравномерно, она изгибалась над поверхностью стола, свечи стали шипеть и брызгать, воск уже не капал, а струйками быстро густеющей слюны тек из растопыренных ртов. Возникли дрожащие язычки, бесцветные глаза глянули из-за мигательных перепонок. Вдруг фигуры, еще секунду назад неживые, стали явно чем-то органическим. Бахрома из неровно застывших капель превратилась в маленьких белесых змеек. Каждая всего несколько дюймов в длину. Их тела сплетались, завязнув хвостиками в воске. Они дружно качнулись, точно раздумывая, броситься или нет, и зашипели.
Старуха завизжала, а с ней и колдун. Но ему вовремя удалось превратить свой крик в начало декламации, он поерзал на стуле, и внимание змей обратилось к нему. Голубь за темной занавеской тревожно забился. Змеи, висящие на люстре, тщетно пытались укусить колдуна. Их яд капал на порошок, насыпанный им на фото, смешивался с ним, превращая его в мокрую грязь, под которой начали меняться изображения на снимках.
Это было вмешательство, серия манипуляций, которые сам колдун находил безвкусными и даже аморальными, но плата была уж очень хороша, а он знал, что по статусу ему положено производить впечатление. Церемония длилась меньше часа: восковые змеи истекали шипением и слюной, перепутанный голубь непрестанно бился за занавеской. Под конец колдун, пошатываясь, встал: пот тек с него ручьями, так что он сам блестел, как тающая свеча. Неожиданно стремительными движениями — чтобы его не успели ужалить — он отсек всех змей от бороды нагара там, где они уходили в нее хвостами, те упали на стол и издохли, извиваясь и истекая густой белесой кровью.
