— Нельзя же так, детка, — тон Зака сквозь ленцу расцветал интересом. — Ведь не всегда друзья будут рядом, когда-то тебе придется устраивать жизнь самостоятельно… Ты ведь слушал «Генри Ли», когда мы вошли? — добавил он вдруг безо всякого перехода. По крайней мере, мне казалось, что без всякого.
— Ну? — отозвался наконец Джош. Он сделал еще одну попытку освободить руку — и снова тщетно.
— Я обожаю эту песню. «Ла-ла-ла-ла-ла… ла-ла-ла-ла-ли, пти-ца кру-жит-ся над Генри Ли…» — У него оказался неожиданно мелодичный голос с такими точными нотками Пи-Джей Харви, что по спине мороз. — Знаешь, а я ведь знаком с тем, кому посвящена эта славная история. Он сам мне ее рассказал, хочешь послушать?
— Нет, — сказали мы с Джошем хором, но это был лишь формальный вопрос.
— Отлично. — Зак не сводил с Джоша глаз, будто никого больше здесь и не было. — Помнишь, как по тексту? «Приди, приди, милый Генри Ли, И ночью меня согрей — Никто, хоть пройди До края земли, Не любит тебя сильней…» — Он приблизился, не расцепляя рук, будто в танце. — А Генри Ли отвечает: ни хрена подобного, потрахались и хватит, ждет меня любимая в далекой стране. Тогда девушка наклонилась к нему, чтобы поцеловать в последний раз, — и воткнула нож ему в живот… Эта часть мне нравится больше всего — как ее братья бросают его в колодец подыхать медленной и мучительной смертью… О том, что случилось после, песня, увы, умалчивает — Генри Ли суждено было истечь кровью в грязной воде, если бы запах этой крови не привлек одного охотника, случайно проходившего мимо. И с того момента жизнь Генри Ли изменилась чудесным образом. Что же вскоре случилось с девушкой, ее братьями и всей ее деревней, тоже в песне не поется — и тоже жаль…
— И в чем мораль? — спросила Беати равнодушно.
— А мораль в том, миленький, — Зак по-прежнему смотрел на Джоша, — что твоя жизнь может круто измениться в любой момент, когда ты меньше всего ждешь. Не забывай об этом никогда.
Внезапно он выпустил его руку и даже подтолкнул ко мне.
— Ладно, птенчик, иди к мамочке. Подрастешь — доиграем.
Он вернулся к Беати и упал спиной прямо на нее, плавно, как падает шелковый шарф. Полулежа, она поймала его вытянутыми руками и мягко опустила на себя, будто он ничего не весил. Он поцеловал ее в шею, и она довольно замурлыкала.
Джош подошел ко мне, и только сейчас в его глазах я увидела, чего ему стоило мнимое спокойствие. Чтобы не броситься ко мне в ту же секунду, когда отпустили его руку. Я хорошо знала его — знала, что Джош может быть жестким, иногда даже злым, он не спускает оскорблений и способен отметелить любого за кривой взгляд, но конкретно Зак почему-то действует на него, как удав на кролика.
— Скажи мне, Зак, ты при жизни был таким же ScheiЯkerl? — спросил Лассе нейтральным тоном, будто говорил о погоде.
Тот очаровательно улыбнулся ему.
— Не мне судить, но говорят, да. Если я правильно понял корень «шайз». А ты всегда был таким занудой? — впрочем, это даже не вопрос.
Лассе что-то произнес, кажется, по-немецки, негромко и очень презрительно. Я и не расслышала, и не поняла, но Зак услышал, это было ясно по его лицу. Однако сказанное не произвело на него большого впечатления.
Беати потерлась щекой о его плечо.
— Почему ты позволяешь ему оскорблять себя?
— О, детка, да я оскорбляю его ежесекундно самим своим существованием.
— Но как ты можешь…
Он только ухмыльнулся, даже не считая нужным отвечать. Вместо него неожиданно ответил Лассе:
— За его самомнение не переживай, он-то цены себе не сложит. Просто чужое мнение для него — пустой звук.
Зак лениво изобразил аплодисменты.
— Вот видишь, этот парень меня понимает! Что значит голос крови.
— Мы — не одной крови. Уж поверь мне, не одной.
— То есть?
Но что бы ни имел в виду Лассе, он объяснять не собирался.
Эту невыносимую ночь нужно было пережить. Мы с Джошем уединились в углу, подальше от Зака и Беати, которые снова принялись за легкие сексуальные игры. А Лассе не отходил от стены. Однажды он положил на нее ладонь, но через секунду вдруг отдернул, будто обжегся. Потом прошелся до двери и внимательно осмотрел ее, проверяя на прочность.
— Ты какой-то напряженный, — не унимался Зак. — Все переживаешь, чем там занимаются доктор с…
Лассе взглянул на него так невыносимо снисходительно, что он дернул плечами и предпочел вернуться к перепалке с Беати; потом снова переключился на нас, кидая шпильки и заставляя огрызаться.
Пока Лассе вдруг не бросил резко и холодно:
— Умолкните.
Мы разом притихли. Как-то странно было слышать от него сказанное в таком тоне. В тот же момент Зак посмотрел на него и смотрел долго, не отрываясь. Кажется, только он знал, что Лассе не смотрит на стену, а слушает сквозь нее. Это было тревожно, будто они слышали что-то такое, нам недоступное.
Джош сидел рядом, почти прижимаясь, и мы не отходили друг от друга всю ночь. Я думала о Рэйни. О том, чем он стал. Я поняла вдруг, что все эти десять лет свято верила в его смерть, после смерти Фокси Лютор и других, и поэтому его возвращение так поразило меня. Не его новый облик, а его новая суть — возможность того, что он убил их всех и может убить меня.
На некоторое время я задремала, и вдруг меня разбудил голос Лассе, хотя и был он очень тихим.
— …никогда меня так не пугай, — сказал он.
Потом он прижался лбом к стене. И стоял так, пока не открылась дверь.
Мы медленно вышли друг за другом, Лассе шел последним. И когда я вошла в камеру Перри, он стоял прямо за моей спиной, так близко, что я ощущала это как сквозняк по коже.
В лицо мне ударил резкий запах паленой шерсти и сгоревших тостов. А потом я увидела Перри. Он лежал, раскинувшись, на полу, и сразу могло показаться, что он спит. Но мне так не показалось. Мне показалось, что он мертв.
Однако он был в обмороке. Глубоком обмороке, близком к коме; а когда мы с Джошем бросились к нему, я вдруг увидела его руку и до боли стиснула зубы, чтобы не заорать. Впечатление такое, что он сунул ее в костер и держал там — черные ногти, багровые пузыри лопнули и слиплись, кое-где проглядывал кожа, потемневшая, обугленная.
Я упала рядом на колени, думая об одном: если с ним что-то случится, я просто умру. Прямо сейчас, не сходя с этого места.
Тут он приоткрыл глаза, но его взгляд меня не видел.
— Эли, — сказал он.
Потом повел глазами, будто ощупывая воздух, и когда наткнулся на Лассе, веки его вздрогнули, как от испуга.
— Спокойной ночи, — прошептал он и отключился.
Лассе медленно встал, и его лицо стало похоже на посмертную маску. Идеально вылепленную из гипса лучшего качества, но от этого не казавшуюся более живой. Только глаза горели на ней, живые и жуткие инородные тела, исполненные самого чистого ужаса и боли. Я не понимала, что происходит, но что-то произошло. Что-то страшное и непоправимое.
