Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 21
Остаток утра был таким скучным, что даже школа казалась мне раем. Час я провел на рынке с бабушкой Антониэттой, которая покупала овощи для супа, и с Флоппи, которая каждую секунду останавливалась и что-то нюхала, еще час — за приготовлением овощей, потому что бабушка Антониэтта со своей панической боязнью микробов очень долго их мыла.
В час, когда я уже не знал что и делать, позвонил папа и пригласил меня на обед. Он заказал мне пиццу и картошку и устроил допрос насчет мамы. Папа спрашивал, как она, как спит и грустит ли. С тех пор как они разошлись, он всегда так делал.
«Мама скорее не грустная, а злая», — рассказал я ему, — и все из-за этой повестки из суда.
А потом попытался объяснить ситуацию с судом и изложить план войны. Папа сразу все понял и, как только пришла мама, спросил, как все прошло и не нужна ли ей помощь.
— Нет, спасибо, — сказала мама. — Все нормально.
По дороге домой я спросил, победили ли мы и можно ли теперь спать спокойно.
— Ну что ты! — ответила она. — Они перенесли слушание на месяц. До ноября.
Когда я рассказал об этом папе, он, вместо того чтобы рассердиться на мамино вранье, рассмеялся и сказал, что этого следовало ожидать.
— Она никогда не изменится! Все хочет делать сама, как ее отец.
С некоторых пор папа очень странно вел себя с мамой. То, что раньше его бесило, теперь вызывало у него смех. Со мной он был совсем другой и часто раздражался, но с мамой никогда. Мне это казалось несправедливым, и однажды я сказал ему об этом.
— Дедушка Оттавиано говорил, что мы не должны позволять женщинам вытирать об себя ноги, иначе они нас затопчут.
— Это зависит от ситуации, — ответил папа. — У мамы сейчас сложный период, поэтому она нервничает. Нужно иметь терпение.
Я честно пытался, но было не так-то легко. Весь октябрь мама нервничала, писала мэру и в газеты — а ей никто не отвечал. Тогда она писала снова и снова.
В школе все знали о предстоящем суде и поддерживали нас. Каждый день учительница спрашивала:
— Ну что, Тонино, есть новости?
Я отвечал, что нет, и она говорила:
— Это хороший знак, вот увидишь.
Не знаю, где она его находила, но ее уверенность передавалась и мне, и даже немного маме.
Но в конце ноября тот судья, который должен был нас защитить, постановил, что прав мэр и что муниципалитет может забрать дедушкину землю.
Мама не спала всю неделю, папа все время звонил, учительница сожалела, что ошиблась, а я написал в тетрадке, что если бы люди вместо машин использовали, например, вертолеты или летающие велосипеды, отпала бы нужда продлевать дорогу и забирать чужую землю.
В то время мне часто снились кошмары, и я просыпался с криком. Иногда я их помнил и рассказывал маме, иногда нет. И это были самые страшные сны, потому что я не мог их прогнать. Но однажды мне приснился чудесный сон — это было незадолго до решения суда.
Мне снилось, что дедушка качался на самой высокой ветви вишни. Он махал мне рукой и говорил: «Прыгай. Не бойся». Я стоял на земле и смотрел на него.
«Давай, прыгай!»
Тогда я подпрыгнул и почувствовал, что начинаю забираться наверх. Дедушка махал мне рукой, и я все лез и лез. Это было все равно что летать.
Потом я услышал голос бабушки Теодолинды:
«Не съедайте всю вишню, я хочу сделать варенье». А дедушка начал вытаскивать из карманов горсти вишни и кидать их вверх.
«Возьми, — говорил он. — Я дам тебе сколько захочешь».
Я бросался за вишней и кувыркался в воздухе, а дедушка смеялся и повторял: «Бери, бери!»
Дедушкин живот был большой, как воздушный шар, и поэтому он держался в воздухе. Вишни спускались сверху, как на парашютах, и оседали на ветках. «Бери, бери!»
Пока дедушка кидал вишню, его живот сдувался и сам он уменьшался.
«Хватит, дедушка, не надо больше!»
«Не волнуйся, Тонино, бери сколько хочешь!» Вишни продолжали падать, а дедушка становился все меньше и меньше, и в конце концов я уже не мог его разглядеть.
— Дедушка, ты где? — закричал я.
— Я здесь, Тонино, я здесь, с тобой, — ответил мне голос дедушки.
Я резко проснулся и почувствовал, как сильно бьется сердце, но мне не было страшно, и я по-прежнему слышал голос дедушки, который повторял: «Я здесь, Тонино, я здесь, с тобой».
Может быть, чтобы успокоиться, мама решила поехать со мной на Рождество в горы. Папа очень обиделся, и, думаю, бабушка с дедушкой тоже, ведь это было первое Рождество, которое мы проводили не с ними. Когда папа позвонил, мама сказала:
— Зачем я разводилась, если даже не могу уехать отдыхать, когда мне хочется?
— А мой сын? — спросил папа.
— Вообще-то мы не собираемся убегать. Если хочешь, можешь навестить его.
Но папа ненавидел горы и холод. Он сказал, что лучше поедет куда-нибудь на рыбалку. Мама обиделась:
— Но почему, если минуту назад ты сказал, что Рождество без Тонино…
Папа что-то ответил, и мама бросила трубку.
Когда папа приехал, чтобы забрать меня на выходные, у него было такое же лицо, как у дедушки Оттавиано, когда доктор запретил ему курить сигары из-за бронхита.
«Что у тебя с лицом? Ты похож на побитую собаку!» — говорила ему бабушка. Потом снова смотрела на него и вздыхала: «Ну, выкури одну!».
Она не знала, что дедушка и так курит тайком в курятнике (однажды я обнаружил его там, когда ходил смотреть на Альфонсининых гусят).
— Дедушка, мама говорит, что курить сигары очень вредно!
— Что значит «вредно» — это лучшее лекарство от бронхита! Но ты никому об этом не говори.
И действительно, дедушка быстро выздоровел, а доктор сказал, это потому, что он бросил курить. Поэтому дедушка продолжал делать лицо «побитой собаки» и украдкой курить в курятнике.
В общем, хотя папа и расстроился, я был ужасно доволен, что мы едем в горы. Раньше я никогда не бывал там зимой, и стал рассказывать папе о своих планах. Папа сказал, что все это прекрасно, и повторил эту фразу раз десять. Даже когда я рассказал ему, что мой одноклассник в прошлом году, катаясь на санках, разбил ногу о дерево…
Ознакомительная версия. Доступно 5 страниц из 21
