— Клянусь моим мечом! — твердо произнес герой.
Но она снова молчала, раздумывая. За их спиной слышался веселый смех девочек, возившихся с костром. Они были суровыми и отважными амазонками, но они все равно были детьми…
— Ладно, — Пентесилея тряхнула головой. — Когда–то я говорила Гектору, и он, надеюсь, не разболтал никому. Но он не видел. Ты, быть может, увидишь, если боги того захотят. Если я пройду через этот обряд, то смогу в любое время вернуться в Темискиру, и даже, если не воспротивятся амазонки, снова стану царицей. Но этого не будет. Я уеду и, наверное, надолго. Бесчестие после славы всегда тяжело. А теперь скажи, ты готов пуститься со мною в очень необычное и довольно тяжелое путешествие?
— Куда угодно! — ответил базилевс так твердо, что ее сомнения, видимо, пропали.
— Ну тогда, натирайся.
И Пентесилея протянула ему небольшую тыквенную бутыль.
— Что это?
— Оливковое масло. Натри все тело, и как можно тщательнее. Я не хочу, чтобы ты из–за меня утонул.
Герой подумал было, что амазонка хочет над ним подшутить, но девушка была совершенно серьезна.
— Натирайся. Или погибнешь.
— А ты почему не натираешься?
Пентесилея с досадой пожала плечами.
— Я привыкла к таким путешествиям, и могу выдержать в воде много дольше. Натирайся, или никуда не поплывешь.
Ахилл пожал плечами, скинул плащ и хитон, оставшись лишь в узкой набедренной повязке, и вылил в ладонь густое ароматное масло.
— Мы что, вплавь куда–то отправимся?
И обомлел, тут же получив на свой вопрос самый невероятный ответ.
Покуда он втирал в кожу масло, Пентесилея быстро спустилась по выступам камней к воде и сняла с пояса витую раковину. С помощью таких раковин амазонки подавали сигналы друг другу и своим ручным орлам. Но теперь Пентесилея поднесла к губам другой, узкий конец раковины, а широкий окунула в море, низко согнувшись, почти погрузив лицо в воду. Прошло некоторое время, и вдруг в волнах, окрашенных розовыми лучами заката, мелькнули высокие спинные плавники.
— Дельфины! — воскликнул Ахилл.
Стая из пяти или шести животных приблизилась вплотную к берегу. Самый большой дельфин подплыл к Пентесилее и ткнулся своей лобастой головой в ее руку. Она же спокойно отцепила от своего пояса два широких ошейника, сплетенных из узких полосок кожи с торчащими по бокам петлями, и надела один из них на вожака стаи, второй — на другого дельфина, которого подозвала тихим свистом.
— Это, — проговорила она, оборачиваясь к Ахиллу, — наши морские кони. Вот уже тысячу лет амазонки приручают дельфинов. Мы можем плыть на них хоть через все море.
— И они слушаются вас? — едва скрывая трепет, спросил герой.
— Они не менее умны, чем лошади или собаки, и очень хорошо понимают людей, когда люди того хотят. Ну, ты отважишься на такое путешествие, сын Нереиды?
Он уловил легкий оттенок насмешки в словах женщины, и сомнения его исчезли.
— Не знаю, вправду ли моя мать — Нереида, хотя мне об этом все время твердили. Но я буду последним глупцом и последним трусом, если откажусь испытать такое неповторимое путешествие. Я готов.
— Ну и хорошо.
Она сняла хитон, также оставшись в набедренной повязке, сложила свою одежду и одежду Ахилла в кожаную сумку, которую плотно затянула ремнями, и затем привязала эту поклажу к ошейнику большого дельфина, так, чтобы сумка была сверху. После чего соскользнула в воду и махнула рукой оставшимся на берегу девочкам:
— Берегите коней. Если Чаша будет пуста, я останусь, а Ахилл вернется. Ждите!
Они оба стояли по горло в окрашенной закатом, красной, как кровь, воде, и возле них, фыркая, шевелили плавниками огромные морские твари. Пентесилея левой рукой взялась за ошейник своего дельфина, за одну из торчавших на нем петель, и легла на воду, свободно вытянув свое тело вдоль тела морского «коня».
— Сделай так же. Нужно, чтобы ты составил с ним одно целое, чтобы встречный поток воды не отрывал тебя от него. Не напрягайся, лежи ровно, как можно ближе к дельфину. Приказывать им буду я, этому нужно учиться, поэтому сам ничего не делай. Старайся голову держать над водой.
На миг у Ахилла похолодело в груди. «Да не обезумел ли я, что соглашаюсь!? Эти колдуньи, может, и под водой могут жить, а что будет со мной посреди моря, среди этих и других морских чудищ?!» И тут же словно какой–то насмешливый голос пропел ему в ухо: «Ну–ну! Как легко думать и говорить, что ничего не боишься, когда вокруг то, к чему ты привык… Теперь видишь, какой ты на самом деле бесстрашный?»
Базилевс стиснул зубы и сжал рукой кожаную петлю ошейника. Сигнала Пентесилеи он не слышал, но почувствовал, как могучее тело дельфина рванулось с места вперед, и окрашенные закатом волны вдруг вспенились и понеслись им навстречу.
Это было такое восхитительное ощущение, что он разом забыл обо всем на свете. Он много раз замечал, что в воде тело становится намного легче, чем на земле, и ему это доставляло немалое удовольствие. Он любил плавать, но плавание не шло ни в какое сравнение с тем полетом, который он совершал сейчас. Дельфин мчался, всем телом вонзаясь в волны, взлетая на них и опускаясь, не уходя в глубину и не отрываясь от поверхности. Вытянувшись вдоль его туловища, прижавшись к нему, Ахилл летел, вообще не ощущая никакого веса, слившись с водой, испытывая ни с чем не сравнимое чувство бесконечной и безграничной свободы.
Его щека приникла к гладкой коже морского «коня», перед глазами клубились и сверкали сонмы огненных брызг. Соленый вкус воды и воздуха, огонь заката, пронизавшего море, пена, обнимающая и улетающая назад и назад…
— Как ты?! — крикнула откуда–то, из пенного ниоткуда Пентесилея.
— Невозможно хорошо! — отвечал он и в первый раз сильно поперхнулся соленой пеной.
— Держись! — прокричала она.
Ночь упала внезапно, как бывает лишь в открытом море, когда алый разлив заката вдруг сразу тонет, и чернота воды смешивается с чернотой неба, а звезды пронзают пространство насквозь, и мерцание, идущее откудато из таинственной глубины, смешивается с неверным светом сотен тысяч небесных светил.
На миг приподняв голову над спиной дельфина, Ахилл увидел справа, слева, впереди черно–сияющую плоть моря, слившуюся с небом. Ему показалось, что откуда–то доносится то ли пение, то ли плач. Сирены? Из пропасти неба упали пять, шесть, семь искр… Звезды падали. И этому небу, этому морю, этому миру, где все было едино и связано, не было предела и конца, и что значили в нем двое людей, летящих среди мерцающих волн неведомо куда?
А полет длился, длился и длился. И вот обволакивающая легкость воды стала постепенно меняться — сначала немного, потом все сильнее начал ощущаться холод. Вода холодела, одновременно становясь все плотнее, упираясь в плечи и в грудь, стараясь оторвать от гладкого бока дельфина. До поры втертое в кожу масло защищало Ахилла, но мало–помалу он начал чувствовать, как острые иглы холода проникают в тело все глубже. Рука, сжимавшая петлю дельфиньего ошейника, онемела и отнялась первая. Он не разжимал пальцев, но понимал, что только конвульсия, сводившая руку, соединяет ее с петлей — сам он ею уже не владел и совершенно ее не чувствовал. Отнимались, леденея, ноги, судорога правой руки привела к тому, что ее отбросило, завело за спину, и в плечо вонзилась жестокая боль, точно сустав вывернуло безжалостным напором воды.
