– Ну чего ты делаешь? Как ходишь? – прикрикнул Виталий. – Сейчас ведь шах опять будет!
Охранник филиппинского происхождения, имени которого он так и не смог запомнить, засмеялся и спросил:
– Вам сейчас кофе варить?
– Я столько выпить не могу, сколько вы проигрываете!
Филиппинец был единственным, кто так легко реагировал на проигрыш. Он сразу сказал Виталию, что играет с ним, чтобы повысить свое мастерство. Все остальные пытались победить и, проигрывая, заметно расстраивались. Особенно один молодой врач-психиатр, который, как показалось Виталию, в результате сам помешался.
В психиатрическую клинику Калоева перевели через несколько дней после ареста. Психолог, проводивший с ним беседу в день ареста, подробно расспрашивал об авиакатастрофе и вынес в итоге заключение о высоком риске суицида. Виталию даже выписали какие-то таблетки, но пить их он отказался.
Почти все время Калоев проводил в своей палате – белой квадратной комнате, в которой из мебели была только кровать. В углу над дверью – видеокамера. «Большой брат» следил за ним 24 часа в сутки. Ночью «карцер», как называл Виталий свое новое жилье, запирали и выдавали судно, на случай, если захочется в туалет. Калоев отказывался даже брать его, считал, что это унизительно.
Днем палаты открывали, позволяя их жильцам свободно передвигаться по отделению. Большинство собиралось в общем зале, где разрешалось курить. Ни телевизора, ни радио здесь не было, из развлечений только нарды и шахматы.
Виталий обычно молча наблюдал за игроками, пока однажды тот молодой врач не предложил ему сесть за доску. Калоев хотел отказаться, но юнец бросил вызов. Он так расхваливал себя, что Виталий не смог отказать себе в удовольствии поставить его на место. В тот первый день он обыграл его двенадцать раз и заслужил славу больничного гроссмейстера. Психиатр приходил сразиться каждый рабочий день, а потом стал приезжать к Калоеву и в свои выходные. Когда это заметили в администрации, молодой врач куда-то исчез, но и без него к Виталию выстраивалась целая очередь из желающих сразиться с «гроссмейстером». В основном это были сотрудники службы безопасности, он играл с ними на кофе. Одной чашки за завтраком ему было мало, а в комнате у охраны стояла своя кофеварка. Если проигрывал Виталий, отдавал сигарету, если визави из охраны – Калоеву причиталась чашка кофе. За службой безопасности уже за первые несколько дней шахматных поединков скопился такой долг, что пить кофе Калоев при желании мог бы круглосуточно.
На допросы его возили каждый день поочередно: то в полицию, то в прокуратуру. Подтянутый, с модной прической следователь держался подчеркнуто вежливо, называл Калоева исключительно «месье». Он всегда протягивал руку при встрече, но Виталий ни разу ее не пожал. Распознав в Калоеве эмоционального человека, полицейский каждый раз пытался вывести его из равновесия фразами в духе: «Вы оставили детей без отца, жену без мужа, мать без сына!» или «Может быть, вам написать письмо жене Нильсена, извиниться перед ней?!». Виталию хотелось закричать в ответ: «А кто написал мне?! У меня кто-то просил прощения?!», но он понимал, что даже такие слова могут интерпретировать как косвенное признание вины.
Калоев старался говорить как можно меньше. И только правду. Иначе он запутается в своих же показаниях. Одна ложь, как известно, тянет за собой другую, а в условиях перекрестных допросов в полиции и прокуратуре он рано или поздно ошибется. Виталий не пытался уйти от ответственности. Он мог бежать сразу после убийства, был и билет до Барселоны, и время для побега, ведь полиция искала его почти сутки! Однако Виталий сразу для себя решил, что бежать – недостойно, но и помогать следствию он тоже не станет. В первые недели Калоев вообще молчал. Полицейский задавал вопрос, выжидал какое-то время и делал запись в протоколе: «Прошло 45 секунд. Ответа нет».
– Вы гордый человек, с достоинством, но все, чего вы добьетесь молчанием, – это максимальный срок в восемнадцать лет, которые просит прокуратура, – объясняли Виталию адвокаты. – Скажите, что не помните произошедшего. С учетом пережитого вами состояние аффекта вполне могло быть…
Виталию было все равно, сколько лет ему придется провести за решеткой. Какая разница, где и как ему жить? Смысла жизни он не видел ни в чем. Однако он согласился придерживаться версии, предложенной защитой, потому что Юрий очень просил его «не глупить», «слушаться адвокатов».
– Если тебе плевать на себя, это не значит, что и нам до тебя нет дела! Ты должен жить и бороться ради нас! – говорил Юрий.
Потеряв племянников, Юрий теперь изо всех сил старался не потерять брата. Влез в долги, чтобы нанять российского адвоката и летать к Виталию в Швейцарию (11 раз за три с половиной года!). Обивал в Москве чиновничьи пороги, пытаясь заручиться поддержкой МИДа и Минюста. Регулярно встречался с журналистами. Он знал об обстоятельствах авиакатастрофы даже больше брата и вел бесконечную переписку с адвокатами. Он похудел и почернел лицом. Виталий хоть и просил его не беспокоиться так сильно, пустить все на самотек, понимал, что Юра скорее умрет, чем перестанет бороться. На свете не осталось никого, кто любил бы его больше, чем брат.
Виталий презирал швейцарцев. Он просто не мог им позволить победить, упрятать себя за решетку на многие годы. Они бездействовали, когда погибла его семья, и значит, у них нет права судить и его за убийство Нильсена. Если у них есть право лгать и изворачиваться, почему он не может защищать себя от их избирательного правосудия?
Калоев называл про себя прокурора обергруппенфюрером. За счет выдающейся челюсти он напоминал ему Эрнста Кальтенбруннера.
Прокурор сразу понял, к чему клонит защита. Если психологическая экспертиза подтвердит состояние аффекта, а с учетом пережитого Калоевым так, скорее всего, и будет, ему скостят две трети срока. Поэтому главной задачей обвинения стало доказать предумышленность убийства.
– С какой целью вы обратились к частному детективу в Москве?
Калоев называл про себя прокурора обергруппенфюрером. За счет выдающейся челюсти он напоминал ему Эрнста Кальтенбруннера.
– Я хотел получить фотографии Нильсена.
– Для чего?
– Я ведь уже отвечал на этот вопрос! – прорычал Виталий. – Посмотрите в свои же протоколы!
– Прошу не отклоняться от темы беседы! – прокурор отбил брошенные ему слова с таким же раздражением. – Я повторяю свой вопрос. Для чего вам понадобились фотографии Питера Нильсена?
– Я хотел опубликовать их в газетах. Фотографии Нильсена и Россье. Написать статью, что вот, смотрите, эти люди – убийцы детей и безнаказанно гуляют на свободе.
– Чего вы хотели этим добиться?
– Заставить их извиниться. Погибли люди, дети, а виновники катастрофы продолжали работать как ни в чем не бывало. Хотел, чтобы в прессе не забывали о затянувшемся расследовании, подогреть интерес журналистов.
