Кстати, если по объему превзойти «память Лейбница» нельзя, то возникает вопрос: возможно ли потерять даже ее, иными словами, возможны ли события, не сохраняющиеся в «памяти Лейбница», события, не оставляющие следов в природе? Ответ положительный – да. Такие события возможны, и это как раз распады суперпозиций, редукции вектора состояния. Переход от объекта (n↑, n↓) к соотнесенному с самим собой наличному объекту n не оставляет никаких следов, ибо распад суперпозиции уносит альтернативное состояние в безвременье ветвящихся возможных миров, которые не связаны в континуум, так как друг друга не стесняют, у них нет общего пространства, в котором они были бы как-то локализованы, каждое возможное состояние тут же и дано, так что не нужно ничего раздвигать и теснить.
Странно, что мы говорим здесь об актах запоминания/ забвения как о некоторых событиях самого сущего, но формирование природы, выборка, консолидация Универсума из Мультиверсума есть первичное событие памяти – расхождение начинается потом. Только когда память приватизируется, становится чьей-то, а тем более человеческой памятью, содержание ее может изыматься из природы, и мы опять-таки не в силах проследить всех звеньев этого иллюзиона: многое, слишком многое выпадает. Но и человеческая память, и «моя память», будучи причастной к первичному феномену и будучи в известном смысле его модификацией, отнюдь не сводится к работе нейронов головного мозга, она включает в себя все слои и уровни, в том числе и «память Лейбница».
Следовательно, запомнить то, что не остается даже в «памяти Лейбница», хотя странным образом и возможно, но лишь в ситуации существенного системного сбоя либо посредством искусственных приемов, один из которых состоит в том, чтобы дать удовлетворительное объяснение происшедшему. Когда-то таким удовлетворительным объяснением, способствующим сохранению в памяти странных феноменов, могла служить «теория нечистой силы», быть может, даже ссылка на Серенького Волчка, но коль скоро эти средства перестали работать, а взамен их ничего не предложено, фиксация чудовищного означает репликацию разрыва, его дальнейшую прогрессию и соответственно дрейф навстречу подступающему безумию. Надо ли говорить, что такое запоминание не приветствуется.
Кстати, и «забыть» фоновое содержание «памяти Лейбница» в свою очередь далеко не просто, как раз в этом направлении и устремлена поступь разгорающегося сознания, вооруженного дыроколом памяти. Эволюция от элементарной монады к человеческой душе, точнее, разуму, лучше всего может быть описана в терминах герметизации – что означает блокировку сырой, паразитарной данности мира, неустанную работу забвения по отношению к природной среде, к «памяти Лейбница», и, наконец, формирование герметичной капсулы «я». Ворота восприятия должны быть закрыты, люки задраены под наплывом смутного и неотчетливого, следует оставить только узкие бойницы, в которые входит строго избирательная данность внешнего мира. Подобные ограничения необходимы как в направлении актуального восприятия, где подключение к общему чувствилищу, к регулярностям и изохронизмам, заменяется на выборочные, точечные касания, так и в отношении истории касаний – должны быть отброшены те, что вызвали интоксикацию. «Память Лейбница» и некоторые вышележащие слои могут быть включены в человеческую память только после обработки шлифовальным кругом амнезии с целью устранения всех шероховатостей, наростов паразитарной памяти. Тогда вместо расплывчатой картины соучастия на горизонте возникают избранные объекты реагирования, то самое «ясное и отчетливое», что Декарт назвал собственно знанием. Ясная и отчетливая картина избранной данности мира формируется двумя путями.
Во-первых, размытость бушующего первичного Океаноса сжимается в дискретные объекты – не в последнюю очередь за счет выпадения хроносенсорики, вычеркивания из картины итогового восприятия результатов становления. Возьмем знаменитую картинку, на которой можно увидеть либо два профиля, либо кувшин. Человеческому зрению недоступно увидеть и то и другое сразу, в одной экспозиции: «кувшинопрофиль» должен быть расщеплен посредством Einselection, процедуры мгновенного решающего выбора. Но это, так сказать, последний, высший уровень, и можно представить себе, сколько фонового мусора было отброшено в ходе зачистки «памяти Лейбница» высшими монадами. Как уже отмечалось, восходящая линия развития реализует стратегию «вычеркнуть ненужное», так что ясное и отчетливое есть сухой остаток такого вычеркивания.
Во-вторых, неуклонно редуцируется зона контакта монады (в данном случае уже организма) с внешним миром. Если проследить, например, историю глаза (не в смысле Батая), то это будет история сужения, редукции светочувствительной зоны. Глаз ведь представляет собой остаточную и одновременно резко усиленную площадку светочувствительности: остальная поверхность тела как бы задраивается, закупоривается от воздействия световых лучей, и лишь в случае наступившей слепоты общая светочувствительность кожи несколько восстанавливается. То есть мы можем согласиться с Лейбницем: «монада не имеет окон». Следует лишь добавить: не имеет окон, проемов и разрывов потому, что все это заделано, заложено каменной кладкой и оставлены лишь перископы и локаторы ограниченных диапазонов, да еще кончики пальцев для считывания эротической сигнализации (эта функция делегируется и глазу, но уже как раз в смысле Батая, в подобных случаях и используется выражение «ощупывать глазами»). Общая тенденция состоит в том, что чем выше на эволюционной лестнице находится воспринимающее существо, тем герметичнее у него купол.
Герметическая капсула человеческого «я» имеет самые совершенные перископы и локаторы. Помимо простой блокировки паразитарной данности «памяти Лейбница», анализаторы личностного восприятия радикально перенастроены на собственный активный встречный поиск. Говоря точнее, подслушивание получает приоритет над расслышанностью, подсматривание – над созерцанием, и что уж говорить о кончиках пальцев. В сущности, зрение высшей монады, то есть субъекта, определяется его исходным подо-зрением. Но совершенствование сенсорики – это не единственный способ герметизации, еще важнее те приемы, в которых задействованы память и забвение. Проблема в том, справедливо замечает Ницше, чтобы выковать иную, правильную память, для которой общий объем информации, измеряемый в битах, мало что значит. Успешность этой памяти в человеческом мире в значительной мере измеряется степенью ее удаления от «памяти Лейбница», от смутной, одноплановой представленности «всего на свете» в памяти первичных монад. Человеческая память – это китайская кулинария, где вкусы блюд имитируют друг друга, тщательно скрывая свой первоисточник. Русские, принимающиеся за изучение польского языка, с удивлением обнаруживают, что глагол «zapomnec» по-польски означает «забыть», а слово «zapametowac», напротив, означает «запомнить». Все это было бы забавным казусом, если бы в иллюзионе высшей, то есть человеческой памяти дело не обстояло еще более запутанно. Здесь умное забывание то и дело торжествует над тупым запоминанием, а такой фактор, как открытость сознанию, или, наоборот, бессознательность, то и дело меняет свои полюса. Общей характеристикой высшей интегральной памяти является иерархия способов представленности. Ведь «память Лейбница», пусть она даже память обо всем, является равномерно смутной (туманной) на всем протяжении, и восприятие элементарных монад не имеет привилегированных участков. Но память индивида включает в себя такие модальности, как «выученное наизусть», «извлекаемое посредством ассоциаций», «сохраняемое посредством понятийных связей», «случайно утраченное», «преднамеренно забытое», «присутствующее всегда, но забываемое в решающий момент», «прочно забытое, но в решающий момент вспоминаемое», и множество других состояний, являющихся отдельными, как правило, неразгаданными мирами. Все они важны, хотя большинство неизвестно для чего важно. Во всяком случае, множество примеров фантастической памяти, приводимых и в психологической, и в художественной литературе, прекрасно сочетается с дебильностью или с тем или иным психическим расстройством.
