Самым главным было для Петра Андреевича утвердиться в качестве постоянного посла в Османской империи. До этого постоянных представителей России при султанском дворе не было, и турки изумлялись, что Толстой, предъявив свои верительные грамоты султану, так и не уехал из Адрианополя, где в то время располагалась столица Турции.
Долго добивался Пётр Андреевич приёма у султана, чтобы вручить свои верительные грамоты. «Дачи» подносил новому визирю Далтабану Мустафе-паше, одарял даже султанских слуг, имеющих вход в его покои. Однако Далтабан был глуп, и все прочие бояре его не любили, кроме муфтия, — об этом рассказал Толстому один из его тайных помощников Снилиот, племянник иерусалимского патриарха Досифея. Дескать, Далтабан подкупил муфтия, дав ему 400 мешков денег, в каждом из которых было по 500 левков, а каждый левк был равен 15 алтынам русских денег. Оттого муфтий и настоял перед султаном, чтобы великим визирем был назначен именно Далтабан. Но даже и этот глупый, по словам Снилиота, визирь был немало смущён приездом Толстого: «Турки велику боязнь имеют от твоего приезду, говорят, будто бы некое ещё вновь имеешь прошение или разрушение мира...»
Стороной вызнал Пётр Андреевич: турки боятся, что главная цель его прибытия лишь уточнить время, удобное для нападения России на Османскую империю.
И сколько бы ни заверял Толстой, что цель русского царя — жить в мире и дружбе с Турцией, ему не верили и оттого утесняли, как только могли. И двор ему отвели такой, чтобы не мог сообщаться с миром вокруг, и янычар отборных поставили для стражи, и следили, чтобы ни один человек с посольского двора не выходил...
Но Пётр Андреевич нашёл достаточный повод для того, чтобы не быть выдворенным из страны. А уже через несколько дней после торжественного приёма у султана ему было горделивым тоном сказано, что по «совершении дел паки отходят в свои страны, грамоту он вручил, дел у него торговых с Турцией нет — купцов русских здесь почти не бывало»...
Но Толстой узнал, что в Адрианополе с великим шумом торчали крымские татары, грозно требовавшие от самого султана начать войну с Российским государством. Самому султану угрожали, что если он не начнёт се, то они сами, не дожидаясь его разрешения, нападут на русские границы. Сильно хотелось им взять богатую добычу, увести полоняников, чтобы продать на невольничьих рынках.
Этим случаем и воспользовался Пётр Андреевич: каждый день требовал он аудиенции у великого визиря, ссылаясь на великий шум крымчаков и свою царскую грамоту — быть в Адрианополе до указа, то есть до царского отзыва.
Настойчивость Толстого увенчалась успехом — утихомирили крымчаков, а заодно и поволили Толстому: накрыли глаза на его пребывание в столице Османской империи.
Но уж и изворотливости требовалось Толстому, как никому: сколько, кому, что дать, к какому турчанину попасть на глаза, от кого можно получить два-три доброжелательных слова при великом визире или даже при самом султане, найти ход даже к матери султана, — и он всё умел, пользовался всеми доступными методами, чтобы заручиться поддержкой влиятельных людей. Знал, не для себя старается — для Петра, для России. Держава только становилась на ноги, вела свою бесконечную войну со Швецией, с горделивым королём Карлусом XII, обладавшим к тому времени самой мощной армией в Европе.
Почти так же действовал и французский посол в Адрианополе Ферриоль. Ему важно было отвлечь силы Османской империи для войны с Австрией, чтобы получить дополнительный довод в пользу войны за испанское наследство, которая длилась уже не один десяток лет между морскими державами и Францией. Свыше ста тысяч реалов потратил Ферриоль на «дачи» чиновникам и влиятельным людям османского двора, однако так и не получил желаемого результата. Слишком были сильны послы других держав — Англии и Голландии, и оба пристально следили за действиями француза, противясь его интригам. В эту цепь разных интересов многих стран включился и Пётр Андреевич, ближе познакомившись с дипломатами, представленными при османском дворе.
Впрочем, Пётр Андреевич не обольщался — вызнал, что казна империи пуста, разграблена часто сменявшимися визирями и пашами и потому объявить войну России пока что Турция не в состоянии. Но эта тонкая грань между войной и миром всё время колебалась, и, как мог, отстаивал Толстой интересы России.
Регулярно тайными эстафетами посылал Пётр Андреевич донесения в Москву. Рассказывал о своём великом утеснении против других послов, однако не жаловался, а лишь обрисовывал обстановку. Хоть и отстранил султан от власти воинственного крымского хана, зато велел чтить его по слову Толстого, да крымские татары не согласились с повелением султана и не приняли нового, назначенного им хана. Для приведения их в порядок и спокойствия к ним была отправлена огромная армия.
Уж какими путями вызнал Пётр Андреевич, неведомо, а только понял он коварный, хоть и очень уж окольный путь великого визиря Далтабана. Не для усмирения крымцев шла эта огромная армия, а чтобы, заручившись богатой добычей, предпринять поход на Стамбул, сместить нового султана Ахмета и выбрать своего, благо сыновей у султанов всегда было под рукой неисчислимое множество. Да такого султана, чтобы по-прежнему благоволил к янычарам, выполнял все их требования и платил богато.
Узнал эту весть Толстой слишком уж случайно и вначале не поверил. Почему прежде крымцев усмирить, то есть не усмирить, а соединиться с ними, а уже потом начать бунт против султана? Почему такое довольно длительное дело, когда можно и тут, в Стамбуле, начать этот бунт, тем более что и сам Ахмет взошёл на султанский престол при помощи янычар, свергнув своего брата Мустафу?
Раздумывал Толстой и ещё над одним странным, на первый взгляд, положением. Этот Ахмет довольно мирно стал султаном, никого не убил, никому из родных братьев не пожелал смерти, а ведь все другие перевороты да и просто восшествия на престол всегда сопровождались в Турции удавлением всех кровных братьев нового султана, чтобы не было потом кровопролитий из-за трона, чтобы братья не претендовали на этот престол, а доставался бы он только сыну нового султана. Оттого и сетовали всегда в гареме, когда рождался от султана мальчик, всегда хотели лишь девочек. Девочку можно было выдать замуж за знатного и влиятельного пашу, и зять служил султану верой и правдой — не мог он претендовать на трон. Их, зятьев этих, и набирали в военачальники, ставили на высшие командные должности в государстве...
Скупо, с оговоркой сообщил Толстой в Москву о планах великого визиря Далтабана, и там забеспокоились. Опасность набега крымчаков на южные уезды России была так велика, что царь уж на что был скуп, но распорядился послать Петру Андреевичу на тридцать, а то и на пятьдесят тысяч мягкой рухляди — соболей, столь любимых турецкими пашами.
Однако и сам Толстой не дремал, всё изобретал, как справиться с нависшей опасностью.
От нового визиря опять пошло Петру Андреевичу великое утеснение: никто не мог выходить с посольского двора, не разрешалось выезжать в город даже за покупками провизии, никто не мог приходить на посольский двор, день и ночь сторожили посла свирепые вернейшие янычары.
