Это никак не улучшает моего самочувствия. Перехожу на страничку Кэти и щелкаю на один из двух ее фотоальбомов. Быстренько проглядываю картинки и не нахожу ни одной обидной подписи. Может, я уже удалила их.
Как же. А еще эльфы, может быть, засрут денежками газон у моего дома.
– Не тот фотоальбом, – замечает Дрю, который тоже обходит меня сзади, чтоб можно было заглядывать через другое мое плечо. – Фотоальбом, что тебе нужен, называется «Миссионерская поездка в Иерусалим». Да-да, совершенно точно: я только что произнес «миссионерская» безо всяких смехуечков.
Я проваливаюсь прямо в ад.
В этот момент Картер склоняет голову набок, прямо вплотную к моей, чтобы и он тоже мог видеть экран мобильника.
Открываю тот самый альбом – и, будьте покойны, под каждым без исключения фото, рассказывающим о поездке Кэти в Иерусалим с людьми из ее ЦЕРКОВНОЙ ОБЩИНЫ, я прилепила эти самые слова: «Плеваки – те же макаки».
– О‑о‑ой-е-о‑о‑ой, погоди! Это мое самое любимое место, – захлебываясь от восторга, восклицает Дрю, выхватывает у меня из рук мобильник и отыскивает последнее в альбоме фото. Находит, что искал, и громко в голос ржет, возвращая мне телефон. Я вырываю его у него и испепеляю взглядом, в котором легко читается: что ж ты, гад, радуешься, что я так капитально лажанулась! Под последним фото в альбоме не только стоит подпись: «Плеваки – те же макаки», но еще пониже этого звездецового употребления английского речения я приписала: «Иисус – мой кореш».
– Твоя кузина ни за что не простит меня, – выговариваю я со вздохом.
– И‑и, все равно она сука. Кто-то должен был поставить ее на место, – смеется Картер, крепче прижимая меня к себе.
Протягиваю руку, возвращая Лиз ее мобильник, и замечаю на ее лице какое-то странное выражение.
– Что еще? – спрашиваю я с дрожью: моя рука попросту повисает в воздухе, потому как Лиз не тянет свою, чтобы забрать у меня телефон. – Едрена-печь, еще-то что? – спрашиваю, а сама вся обмякаю.
– Возможно, тебе захочется взглянуть на диалог, что мы с тобой вели на странице мамы Картера, – отвечает моя лучшая подруга, больше даже не утруждая себя тем, чтобы скрывать разбирающий ее смех.
Уверена, у меня зенки со столовую тарелку делаются, стою столбом и глазею на нее.
– О, бог мой! А я‑то об этом и позабыл! Сегодня утром снова перечитал и сам едва не уссался! – ржет Дрю. – Ни один из предметов мебели не пострадал, – добавляет он на полнейшем серьезе.
С сожалением вновь склоняюсь над экраном и вызываю страничку Мэйдлин Эллис в «Фейсбуке».
Ровно в 12.28 пополудни я выложила на странице Мэйдлин следующее:
«Ты – исполинская, зловонная, мандасрачная, сикелявистая, лесбушистая лярва-оторва».
Через три минуты Лиз отвечает: «Чува, ты это мне? Ты только что выложила это на странице матери Картера. Ха! Жопа с ручкой!»
Я пялилась на продолжение нашего диалога НА СТРАНИЦЕ МАМЫ КАРТЕРА и меня тянуло блевать. На странице его МАМЫ, народ! Думаю, вы даже не представляете, как крепко лажанулась я на этот раз.
Клэр Морган: Ты – замшелая мошонка на громадной елде моей жизни.
Элизабет Гэйтс: А ты тако[33]для моего атеросклеротического сердца.
Клэр Морган: Куда подевалось твое тугоухое влагалище? Я отсюда слышу, как оно крылышками хлопает. Силишься опять ко мне прилететь?
Элизабет Гэйтс: Мое влагалище куда лучше всего, что есть у тебя, ссущееся растолстевшее чудище морское.
Клэр Морган: Твое влагалище вроде горящего клоунского фургона… такое объятое пламенем зловонное тако, из которого сотни людей силятся вырваться, едрена-печь, наружу.
Элизабет Гэйтс: Потаскуха ты гребаная после этого.
Клэр Морган: А ты – бурьян мудовый.
К тому времени, когда я дошла до завершения этой перепалки, Картер отошел от меня и только что в конвульсиях не бился от хохота.
И именно этот миг выбирают его родители, чтобы вместе с Гэвином вновь присоединиться к нам, я молю Бога, Аллаха, Будду и Райана Сикреста[34], пусть она сегодня еще не заходила в свой аккаунт на «Фейсбуке», чтобы я могла залезть туда первой и все удалить.
Дрю с Джимом жмутся у меня за спиной, громким шепотом напропалую цитируя друг другу наши высказывания, и ржут, как гиены.
– Клэр, вы воспитали весьма очаровательного молодого человека, – говорит Мэйдлин, тепло улыбаясь. – Гэвин прямо-таки драгоценность какая-то, и мы с отцом Картера просто хотим поблагодарить вас за то, что вы так хорошо заботитесь о нашем внуке.
Блин, с чего б это ей быть такой ласковой? Она похожа на милую диснеевскую принцессу, а я как бы из «Сумасбродок»[35], сбрендивших на дури.
– Правда, Чарльз?
Когда муж сразу же не отвечает, она толкает его локтем в бок, тот дергается и возвращает голову в исходное положение (и сомневаться нечего: официанток высматривал).
– О да. Верх совершенства, Кэнди. Превосходная работа.
Теперь еще и Кэнди? Я что, всамделе похожа на какую-то, едрена-печь, стриптизершу?
– Спасибо вам, – отвечаю я маме Картера с запоздалой улыбкой. – Для меня это много значит.
– Вы сегодня выглядите несколько усталой, Клэр. Мой сын не давал вам спать минувшей ночью? – спрашивает она.
Картер у меня за спиной старательно прикрывает ухмылку, и мой локоть впивается ему в живот: почти так же, как локоть его матери только что преподал урок его отцу.
Вполне уверена, его мама не желает выслушивать мой рассказ о прошлой ночи с сексом у всех на глазах, мольбами войти с заднего хода, требованием спермы, с винным кутежом. Хотя, так уж мне везет, где-то в «Фейсбуке» про все это сказано, и она вскоре это найдет. Кто-то окликнул Мэйдлин, и, пока она смотрела в другую сторону, я вытащила телефон Лиз из-за спины, стала лихорадочно вновь вызывать «Фейсбук», чтобы приняться за удаление. Я еще и до странички Мэйдлин не добралась, как телефон у меня отобрали.
– Ай-яй-яй! Здесь для мобильных телефонов запретная зона! А у нас для вас обоих есть сюрприз, – воскликнула Мэйдлин, широко улыбаясь и опуская мобильник Лиз в карман своего брючного костюма. Я постаралась не расхныкаться. – Я сейчас вернусь с вашим сюрпризом.
