— Так вот. Оказалось, что подобные дела волнуют и российскую службу безопасности, и они предложили мне заняться разработкой именно этого дела, заодно помогая нашему общему с Олежкой Востряковым другу. Я согласился.
— А что, ему надо было отказаться? — снова вставила Алина, но ее остановил отец:
— Подожди, дочь. Ты, Александр, хотел рассказать что-то еще? Или мне показалось?
— Да, — Банда уже давно понял, что в его быстром согласии на предложение Котлярова было и еще что-то, о чем он ранее и не подозревал. И теперь, уже успев сформулировать для себя эту причину, не посчитал нужным скрыть ее от самых близких для него людей. — Был и еще один повод пойти на работу в службу безопасности. Понимаете, единственное, чему я научился в жизни, — это служить, воевать и, как это ни страшно звучит, — убивать. Да-да! — горячо воскликнул Банда, заметив, что Настасья Тимофеевна хотела что-то возразить. — Да, к сожалению, это правда. И когда я, профессионал, занимался охраной вашей дочери, я не чувствовал удовлетворения. То есть я хочу сказать, что всегда был способен на гораздо большее, чем работа телохранителя, хотя и про этот труд не хочу сказать ничего плохого…
Банда внезапно прервался, испугавшись, что никто его не понимает, да и не хочет разбираться в его побуждениях и чувствах, но, встретившись с внимательными и участливыми взглядами своих собеседников, постарался закончить мысль, высказав ее как можно более лаконично:
— Короче, я хотел сказать, что я уже не очень молод, мне целых двадцать девять лет, почти тридцать. А кто я? Что я? Я хочу снова просить у вас руки вашей дочери и хочу при этом быть уверен, что твердо стою на ногах, понимаете?
— Да, Сашенька, мы все понимаем, и ты не сомневайся… — начала было Настасья Тимофеевна, но снова отец прервал ее, поставив в разговоре точку:
— Александр, мы действительно поняли тебя. И мы все, — он обвел взглядом свою семью, — мы все одобряем твой выбор своего собственного пути. И хочу добавить вот еще что: я всю жизнь был не только ученым, специалистом в своей области, но и военным. И как военный я скажу тебе так — твоя новая работа поможет тебе послужить Родине. А это все же, что бы ни говорили в наши смутные времена, — большая честь и великая миссия для мужчины. Единственное, о чем прошу тебя, прошу, как сына, — думай, когда выполняешь приказ. В вашей работе это особенно важно, как заповедь врачей, — главное, не навреди… Ну а теперь, я думаю, всем пора спать. Уже слишком поздно.
И, поднявшись, генерал Большаков удалился в свою комнату, оставив женщинам право разместить Банду на ночь. На его первую «официальную» ночь в квартире Большаковых…
* * *
Мать поняла дочь без слов и, постелив Банде для отвода глаз в гостиной, дала дочке вторую подушку и лукаво подмигнула:
— Иди-иди, жди своего жениха. А то я не знаю, что вы и без меня все давно успели, — подтолкнула она дочку к дверям ее комнаты.
— Мама! — вспыхнула от смущения Алина, но тут же сделала «круглые», невинно-изумленные глаза и прижалась к матери:
— Слушай, а как ты догадалась?
— Ладно, Лиса Патрикеевна, ложись спать…
* * *
Наконец-то Алина и Сашка остались одни.
Дверь в комнату Алины была закрыта, но Банда робко стоял, прислонившись к ней спиной, не решаясь ступить и шагу. Как долго он ждал этого момента, мечтая о нем бессонными ночами, страшась, что он может больше никогда не наступить.
И вот теперь этот долгожданный миг настал, они остались одни, они в полной безопасности, вокруг тишина и покой. Но куда подевалась решительность Банды? Куда испарились все те слова, которые он хотел ей сказать именно в эти минуты? Почему не слушаются руки и ноги?
Он стоял у дверей и молча смотрел на девушку.
Алина тоже была страшно смущена. Она тоже мечтала о том, чтобы оказаться наконец в объятиях своего Банды. Даже в подвале арабов, в самые страшные дни заключения, ей по ночам снился он, его широкая грудь, его ласковые руки и нежные губы. И теперь — вот он, рядом. Но почему так страшно взглянуть на него? Почему так трудно вымолвить хоть слово?
В отличие от Банды, чувства которого полностью подавили в нем способность говорить и двигаться, Алина, наоборот, развила от волнения бурную деятельность — она включила музыкальный центр, долго перебирала компакт-диски, выбирая самый созвучный тому, что творилось в ее душе.
Она задернула шторы. Она несколько раз взбила подушки. Она зачем-то навела порядок на своем туалетном столике, сгребя помаду и флакончики с лаком для ногтей в ящик. Все это она проделывала, боясь даже повернуть голову в сторону любимого.
И вдруг…
Они сами не поняли, как это произошло.
Какая-то невероятная сила бросила их в объятия друг друга. Они слились в долгом нежном поцелуе.
Поцелуе, от которого кружится голова и замирает сердце.
Постепенно их губы становились все жарче и нетерпеливее, огонь страсти вспыхнул и окатил волной их молодые разгоряченные тела.
Руки Сашки соскользнули с плеч девушки на талию, нежно сжали ее, потом опустились к бедрам и страстно охватили их. Сашка как будто заново изучал такое родное, такое до, боли знакомое девичье тело.
Алина возбужденно расстегивала рубашку на груди парня и, справившись наконец с пуговицами, жадно припала губами к теплому любимому телу, к этому восхитительному торсу, к этой могучей груди единственного в ее жизни мужчины, заснуть на которой, крепко прижавшись, — было для нее самым большим счастьем.
Но теперь ни о каком сне не могло быть и речи.
Она с жадностью истосковавшейся по ласке женщины целовала его мускулистую грудь, гладила его шею, волосы, спину.
Банда растворялся в ее ласках. Ноготки девушки нежно царапали спину, и сладостная дрожь пробегала по всему его телу. Дрожь желания, дрожь страсти. Он забыл обо всем на свете, держа в объятиях свою воплощенную мечту.
Сашка медленно развязал поясок ее халата и, раздвинув в стороны полы, наконец увидел ее всю, такую любимую, такую долгожданную. Увидел ее прекрасную крепкую грудь, тонкую талию, нежные округлые бедра, стройные ноги и жадно приник к ней губами.
Он целовал и целовал ее, покрывая поцелуями грудь, ее маленькие розовые соски, вдруг сделавшиеся такими твердыми, плечи, шею, лицо, волосы, руки. Она отвечала быстрыми и жгучими поцелуями, тесно прижимаясь к нему всем телом, всем своим существом. Банда почувствовал вдруг, как кружится у него голова. От счастья, от переполнявших его чувств. Если бы ему раньше сказали о том, что он способен испытывать такое, он бы ни за что не поверил. Такое могло быть только с ней, с Алиной.
Его руки уже не подчинялись воле и рассудку, они порывисто ласкали все ее тело, становясь все более нетерпеливыми, и вдруг, будто случайно, задержались на ее втянутом упругом животе и, скользнув ниже, проникли под тонкую, почти, неощутимую ткань маленьких трусиков. Ладонь коснулась небольшого пушистого холмика…
