Я тогда разработала теорию о себе и пыталась с ее помощью анализировать свою жизнь. Я была убеждена, что себя следует оценивать исключительно по количеству опубликованных статей, полученных грантов и премий. Тогда это казалось очень разумным – ведь именно в этой области жизни я получила больше всего внимания и признания. Кроме того, пользоваться этой формулой было очень просто – так же, как и все время работать. Посудите сами: при этом не надо разбираться в путанице эмоциональных привязанностей, достаточно просто делать свое дело как можно лучше. Да, это я умела, и получалось у меня неплохо.
Однако у такого отношения к жизни были и побочные эффекты. Например, я плохо и неуверенно себя чувствовала во многих жизненных ситуациях, не имеющих отношения к науке. В околонаучном обществе я ощущала себя, как рыба в воде. Когда мне приходилось говорить о работе и о своем отношении к ней, я была в своей стихии. Но ни о чем больше я разговаривать не умела, и потому общаться со мной было скучно и иногда неловко. Кроме того, примерно в это же время я решила, что мужчин я просто не интересую. И, надо сказать, у меня было достаточно свидетельств в пользу этой теории. Взять хотя бы мой опыт в старших классах школы: за шесть лет – всего одно настоящее свидание! На самом деле меня пытался пригласить еще один мальчик, но первое свидание прошло настолько отвратительно, что во второй раз я отказалась, сославшись на занятость. Что касается романов с мужчинами из моей лаборатории, то, с одной стороны, они усложняли отношения в коллективе, а с другой – усиливали во мне уверенность: я не создана для подобных историй. Ясно же – моя теория была верна, и мужчин я попросту не интересовала, а значит, все эти пустяки со свиданиями не стоили затраченных усилий.
Как ни странно, в первый год моей работы в Национальном институте здоровья у меня поинтересовались, не возражаю ли я против размещения моего снимка в фотоальбоме Анни Лейбовиц о женщинах. Название у альбома было вполне подходящим: «Женщины». Поводом к этому послужила моя преподавательская деятельность. Кафедра поручила мне организовать однодневный семинар с лекциями для талантливых тринадцатилетних школьников – победителей конкурса и их родителей. После того, как я посетила курс лекций Мариан Даймонд и написала под ее руководством курсовую работу, я чувствовала себя в нейроанатомии комфортнее, чем в собственной квартире. Поэтому решила прочитать детям лекцию об анатомии мозга. В результате в университетской газете появилась фотография: я у доски с законсервированным человеческим мозгом в руках (в точности как когда-то профессор Даймонд), а на это завороженно смотрит группа подростков. Сьюзен Зонтаг, увидев эту фотографию в газете (она в то время по контракту преподавала в колледже), решила, что я – прекрасный образец «женщины-интеллектуала», и предложила своей подруге Анни Лейбовиц включить меня в альбом!
Меня не пришлось спрашивать дважды. Не успела я оглянуться, как Лейбовиц уже стояла в моей лаборатории. Так моя фотография оказалась между снимком актрисы Фрэнсис Макдорманд и фотографией Гвинет Пэлтроу в обнимку с Блайт Даннер. Гламурненько, не правда ли?
Увидев эту фотографию, кто-то из моих знакомых заметил, что мужчины, наверное, выстраиваются в очередь к двери моей лаборатории.
Я смогла в ответ произнести только: «Ха!» Не слишком вежливая реакция на прекрасный комплимент.
На самом деле, несмотря на то, что фотография Анни Лейбовиц запечатлела действительно меня, а не кого-то другого, мужчины никогда не выстраивались в очередь к двери моей лаборатории. Не говоря уже о моей квартире. Понимаете? Мужчин я попросту не интересовала.
Несмотря на свои привычки трудоголика и отсутствие личной жизни, одно удовольствие я себе все же позволяла: хорошую еду. Интерес к гастрономии я унаследовала от родителей и дополнительно подогрела его в Бордо, когда тесно общалась с Франсуа. Я обожала вкусно поесть, а в Нью-Йорке для этого были созданы все условия: ресторанов в городе бесконечное множество, и среди них есть феноменально интересные. Я читала все ресторанные обзоры (отсюда такой острый интерес к статье про Томаса Келлера) и собирала всю информацию о лучших заведениях города.
Начиная работать в Нью-Йоркском университете, я вызвалась организовать годовой курс лекций на своей кафедре. Лекторов нам предлагал факультет, а мы готовили приглашения и отвечали за прием гостей. Откровенно говоря, больше всего в этой работе меня привлекала возможность выбирать рестораны, в которые мы водили гостей после выступления. Я в полной мере использовала возможности, которые предоставлял университет. Для каждого приглашенного лектора я старалась выбрать идеальный ресторан – и мне было не важно, знала я выступающего лично или нет. Эти ужины стали для меня практически единственной отдушиной – занятием, не связанным с наукой. И за ресторанные исследования я взялась с энтузиазмом – как и за все, что обычно делала.
Я в одиночестве ужинала в барах самых интересных ресторанов, какие только могла отыскать в Нью-Йорке. Мне нравилось пробовать кухню незнакомых заведений, но при этом я стала постоянным клиентом нескольких близлежащих ресторанов. Я обнаружила, что стала «типичным» завсегдатаем, когда бармены, не дожидаясь от меня заказа, стали приносить мое любимое блюдо. Несложно догадаться, что мои гастрономические «исследования» привели к закономерному результату: полноте. Моей, естественно.
Вскоре после того, как я узнала, что получила постоянное место в Нью-Йоркском университете, я была удостоена премии Троланда Национальной академии наук США. Эта ежегодная награда присуждается лучшим молодым (т. е. «до 40 лет») исследователям в области экспериментальной психологии. Я была счастлива получить ее, и это случилось в апреле 2004 года. Даже мои родители прилетели из Калифорнии, чтобы присутствовать на церемонии в штаб-квартире Национальной академии наук в Вашингтоне. Был там и мой консультант по докторской диссертации Лари Сквайр из Университета Калифорнии в Сан-Диего, член Академии. Мы вчетвером – Ларри, мои родители и я – отметили это событие в ресторане чудесным ужином. Вот мы:
Да, на этой фотографии я улыбаюсь, и я действительно была счастлива в тот вечер. Но под улыбкой скрывалась женщина, которая в свои 39 лет наконец-то начала кое-что осознавать: многие годы я не думала ни о чем, кроме научной карьеры и нейробиологических экспериментов. И когда я нерешительно высунула голову за дверь своей лаборатории, чтобы взглянуть на Нью-Йорк, то вдруг поняла, что нахожусь в полном одиночестве. Я как будто вела двойную жизнь. Моя научная работа представляла собой один большой праздник, с которого никогда не хочется уходить: там много интересных коллег-собеседников и всегда происходит что-то новое и интересное. Но вся моя жизнь за пределами работы напоминала заброшенный город из вестернов Клинта Иствуда, где по немощеным улицам несется пыль и катаются шары перекати-поля. В своем стремлении раздвинуть пределы знания в интересующей меня области и получить вожделенную должность в университете я потеряла большую часть себя.
