Хотя я родилась в городе, я разделяла любовь отца к природе. Я любила плодородную почву, зеленые склоны, поля, буйволов и желтых бабочек, которые порхали у меня над головой, когда я шла на прогулку. Деревня была очень бедной, но в честь нашего прибытия в семье устраивался грандиозный праздник. На кострах, разложенных во дворе, женщины готовили цыплят, говядину с пряностями, рис и овощи – все в огромных количествах. Разумеется, застолье не обходилось без сладких пирогов, порезанных на дольки яблок и бесчисленных чайников с чаем. Ни у кого из детей, живущих в деревне, не было ни игрушек, ни книг. Мальчики играли в крикет в овраге, а мячи мастерили из пластиковых пакетов, скрепленных клейкой лентой.
Блага цивилизации в деревне полностью отсутствовали. Воду здесь носили из родников. Бетонных домов было мало, и все они принадлежали семьям, где отцы или же сыновья уехали работать на шахтах или же перебрались в страны Персидского залива, откуда присылали домой деньги. От отца я узнала, что из сорока миллионов пуштунов десять проживают за рубежом. Они вынуждены жить вдали от родных мест, чтобы обеспечить своим семьям средства к существованию, объяснил отец. Очень печально, что во многих семьях отцов видят не чаще раза в год. Через девять месяцев после их визита домой обычно появляется на свет очередной ребенок.
По склонам домов лепились домишки-мазанки, такие же, как дом дедушки. Весной их часто смывало наводнением, а зимой в них было так холодно, что маленькие дети порой замерзали насмерть. Единственная на всю округу больница находилась в Шахпуре, и если кто-нибудь из жителей других деревень заболевал, родственники доставляли его туда на деревянных носилках, которые мы в шутку называли «скорая помощь» Шанглы. Если болезнь оказывалась серьезной, больному приходилось совершать длительное автобусное путешествие в Мингору. Исключение составляли лишь редкие счастливчики, у которых были знакомые, имевшие машину.
Политики появлялись здесь исключительно во время предвыборных кампаний. Они не скупились на обещания, утверждая, что в самом скором времени построят дороги, больницы и школы, проведут электричество и водопровод. Помимо обещаний, они давали денег наиболее влиятельным местным жителям, и те разъясняли всем прочим, как надо голосовать. Разумеется, это касалось только мужчин; женщины в наших краях не голосовали. После выборов политики оседали в Исламабаде или же в Пешаваре, в зависимости от того, были они избраны в Национальную или же в Провинциальную ассамблею. Путешествий в глушь они уже не совершали, и никто в деревне более не слыхал ни о них самих, ни об их обещаниях.
Мои городские привычки казались двоюродным братьям и сестрам ужасно забавными. Мне не нравилось расхаживать босиком, зато я любила читать книги. Говорила я тоже по-городскому, не так, как они, вставляла в речь непонятные им сленговые словечки, которые использовали в Мингоре. Моя одежда была куплена в магазине, а все мои родственники ходили исключительно в самодельной. Я отказывалась убивать кур, заявляя, что мне их жалко. Конечно, в деревне я казалась «городской штучкой», ультрасовременным ребенком. Моим двоюродным братьям и сестрам не приходило в голову, что жители Исламабада или Пешавара сочли бы меня отсталой и провинциальной.
Иногда мы, дети, отправлялись гулять в горы, иногда спускались к реке. Летом, когда снег в горах таял, река становилась полноводной и быстрой, и ее нельзя уже было перейти вброд. Мальчики ловили рыбу удочками, используя в качестве наживки дождевых червей. Некоторые из них при этом беспрестанно свистели, надеясь таким образом привлечь рыбу. В основном их улов состоял из рыбы, которую мы называли чакварти. Она была ужасно невкусной, костлявой и жесткой. Мы, девочки, любили устраивать на берегу пикники, на которых угощались принесенными из дома рисом и шербетом. Нашей любимой игрой была игра «в свадьбу». Мы разделялись на две группы, каждая из которых представляла собой семью, и изображали свадебную церемонию. Все хотели заполучить меня в свою семью, ведь я была горожанкой, приехавшей из Мингоры, современной и необычной. Самой красивой девочкой среди нас считалась Танзела, ей чаще других доставалась роль невесты.
Разумеется, свадьба не могла обойтись без украшений. Мы приносили серьги, браслеты и ожерелья и надевали их на невесту. Наряжая ее, мы распевали песни из болливудских фильмов. Ради такого случая мы выпрашивали у матерей немного косметики, чтобы сделать невесте макияж. Руки ей протирали горячим лимонным соком и содой, чтобы отбелить кожу, ногти красили хной. После того как невеста была готова, она начинала плакать и причитать, а мы все гладили ее по голове и всячески утешали и успокаивали.
– Свадьба – дело житейское, – наставляли мы невесту, подражая взрослым. – Будь ласкова со свекром и свекровью, и они полюбят тебя, как родную дочь. Заботься как следует о своем муже, и вы оба будете счастливы.
Время от времени в деревне праздновались настоящие свадьбы, которые длились четыре дня и вынуждали семьи молодоженов залезать в долги. Невесту наряжали в роскошные одежды, увешивали золотыми ожерельями и браслетами, которые дарили родственники с обеих сторон. Я читала, что Беназир Бхутто выходила замуж в стеклянных браслетах, чтобы показать людям, что в лишних тратах нет никакой необходимости. Но традиция украшать невесту золотом по-прежнему сильна.
Случались и горестные события. Несколько раз я была свидетельницей того, как из шахты прибывал фанерный гроб с телом погибшего шахтера. Женщины собирались в доме вдовы или матери покойного и заводили погребальный плач, такой горестный, что у меня по коже бегали мурашки.
Ночью деревня погружалась в темноту, лишь в окнах домов светились масляные лампы. Никто из моих взрослых родственниц не умел ни читать, ни писать, но все они знали множество увлекательных историй и рассказывали наизусть стихи, которые мы называем тапа. Моя бабушка знала их особенно много. В большинстве своем они были посвящены любви или горькой участи пуштунов.
– Ни один пуштун не покинет родную землю по своей собственной воле, – говорила бабушка. – Двинуться с места его могут заставить только любовь или бедность.
Мои тетки любили пугать нас рассказами о привидениях. Героем многих страшных историй был Шалгватай, человек с двадцатью пальцами, который ночью пробирается в дома и залезает к детям в постели. Мы визжали от ужаса, представляя этого урода, и при этом забывали, что пальцы у нас имеются не только на руках, но и на ногах, так что в наличии у Шалгватая целых двадцати нет никакой патологии. Для того чтобы заставить нас умыться перед сном, нам рассказывали о некоей колдунье по имени Шашака, которая приходит к чумазым детям, хватает их своими грязными руками, напускает на них вшей и превращает их волосы в крысиные хвосты. Какую-нибудь особенно аппетитную замарашку она может даже убить и съесть. Зимой, когда дети рвались на улицу поиграть в снегу, а родители хотели удержать их дома, в ход шли истории о львах и тиграх, которые должны оставить на снегу первый след. Только после того, как они это сделают, дети могут выйти на улицу.
Когда я подросла, деревенская жизнь стала казаться мне скучной. Во всей деревне не было ни одного компьютера, а телевизор имелся в одном-единственном богатом доме.
