У нее когда-то был муж, потерявшийся в период перемен, дочь— никуда, к счастью, не потерявшаяся, раз пять смененная работа. Я был для нее, наверное, тем же, чем и она для меня: в этой связи будто продолжались отношения старого пошива, м. н. с. и юная лаборантка, сразу после школы. Схема, вполне распространенная и уместно нарезавшая пары из интеллигентской прослойки в те годы, когда эта прослойка была интеллектуальной опорой страны, держащей, если воспарить, весь стратегический паритет на всем земном шаре. Что осознавалось даже в НИИ, помогавшем торговому оборудованию. Познакомились мы с ней не там, но схема оказалась выдержанной в точности.
А теперь таких отношений в природе уже не существовало, так что их можно было извлечь из прошлого для развлечения и услады. В этом было наше несомненное богатство в сравнении с новыми поколениями. То есть когда мы факались (то, что между нами было в постели, точнее определить именно этим словцом из семидесятых), мы на самом-то деле сберегали наше прошлое. Или вот у нее, например, колготки на щиколотках морщили, словно у восьмиклассницы из тех же семидесятых. Она ею как-то и осталась, сохранив странную простодушную телесность тех лет. Свои нога она выставляла на обозрение в коротких юбках не затем, чтобы намекнуть на свои желания, и не для того, чтобы утверждать, что они красивые, а просто— вот, есть нога.
— Слушай, — сказала она, допивая чай и долистывая газету "Из рук в руки", которую сама же и принесла, — не подскажешь какое-нибудь место на Юге? С дочерью собралась, чувствую — напоследок. Непременно замуж в следующем году выскочит, а потом — когда уж, с внуками только. Гостиницу какую-нибудь, присмотри по интернету.
— Нет его сейчас, с деньгами плохо.
— Ну и ладно, — легко согласилась она. — Поедем что ли в Анапу, мне Наталья там какие-то адреса надавала. Будем с дочерью гулять под цветущими магнолиями, как две подружки.
— Да какие ж магнолии в августе цветут?
— Они же вечнозеленые? Ну ладно, уж что-нибудь другое там все равно цвести будет.
— Ходить на танцы в дом отдыха будете, кукурузу с солью есть на берегу.
— Примерно. Хорошо будет, романы заведем, — она потянулась. — Ничего, дикарями поедем.
— Да какие же нынче дикари, — удивился я. — Сейчас же так все сами и ездят. Что, еще путевки бывают?
— Конечно, в агентстве можно тур купить. Но это и дороже, и непонятно, куда запихнут. Наталья вот, представляешь, ты ее можешь помнить, когда мы однажды случайно в кафе встретились, это она была, — оттуда каким-то чартером летела, в результате три дня в аэропорту просидела. Все ее абрикосы скисли. Так и приехала будто и не было ничего.
— Так ехала бы в Турцию.
— Я или она? Она-то так и сказала, что все, хватит с нее, теперь только за границу. А у нас особо денег не было, вот только появились, на Турцию бы хватило, наверное, но времени нет думать, как там и что. В Крым все-таки привычнее. Да и в Турцию чартеры. Хотя я ей и говорила, уж тебе-то, Наталья, туда нельзя, потому что турки всех русских баб Наташками зовут. А она: ну вот, наконец-то в самый раз и будет. Что тебе из Крыма привезти?
— Ракушку. Рапана, рапану — ну, их там всюду продают, они потом еще года три воняют.
— Попробую. А не найдется, я гальку привезу с картинкой. Там еще "Привет из Сочи" пишут. У меня дома такая лет тридцать в секретере валяется, почти облезла.
Когда она ушла, день близился к сумеркам, я уже работать не стал и отправился на улицу. И пошел в сторону кинотеатра.
Кинотеатр, дом № 44
Кинотеатр, то есть здание бывшего кинотеатра, дом № 44, теперь выглядел завалявшимся между домами — настолько этот редкий образец окраинного Большого стиля (с колоннами, портиком, проч.) впал в ничтожество. Состояние его было таким плачевным, что туда не захотели ни казино, ни клуб, а вполне бы могли. После путча в нем какое-то время был вещевой рынок, точнее — весьма обширный секонд-хенд, который однажды закупил гору обмундирования датской почему-то армии: со смешными серыми, мышиными сюртучками. Не самая состоятельная часть жителей квартала так в них и ходила, как будто они оказались членами какой-то спецбригады, оккупировавшей наши края. Затем в кинотеатр вселились те самые американские баптисты, которым Куракин переводил гимны. Они подошли к делу серьезно, начали киношку благоустраивать под свои тайные радения, выставили в витринах розовые картинки божественного характера. Среди них был один очень мощный, метра под два, он любил стоять возле киоска, ближе к трамвайным путям, и зычно зачитывать из псалмов. Это его обыкновение породило местный обычай: проходя мимо, похлопать его по плечу и сказать ему "Донт ворри, би хеппи!". Тогда, кстати, возле киоска еще сохранялись красные автоматы газированной воды. Не работали уже, конечно.
А еще на нашей улице снимали кино, лет восемь назад. Сюжет был конкретно связан с самой улицей: она-то выглядит слегка западной, особенно если найти правильный ракурс или слегка замарать вазелином объектив, чтобы естественные изъяны не бросались в глаза. И в этих обстоятельствах они придумали снять нечто кондово советское, но— в интерьерах России, избежавшей совка. То есть с виду просто Запад, все такое европейское — тележки с хот-догами, BMW раскатывают, милиционеры вежливые. А сценарий при этом гонит чистый соцреализм: люди про премию переживают, за квартальный план, готовятся — всерьез! — к достойной встрече определяющего года пятилетки. Разумеется, такая идея могла возникнуть только в 91—92-м годах, видимо, имелась в виду какая-то байда по части осуществления связи России прежней и новой.
Киношники, когда отсняли и расслабились, все обещали приехать с премьерой на улицу и прокрутить ее в этом кинотеатре, но так и не приехали, да и кинотеатр уже был заколочен. Да и сняли ли фильм — я не знаю. Не попадалось никаких упоминаний.
Затем из кинотеатра решили сделать автосалон, начали с того, что расширили и без того немалые окна по обе стороны от входа: чтобы через них смогли заезжать машины. Но тут дефолт, планы похерены, и здание так и застыло в искореженном виде — с этими двумя, решительно непропорциональными окнами, которые бессмысленно сохраняли белизну своих пластиковых рам. В щелях между рамами и стенами так и торчала пенистая, уже пожелтевшая теплоизоляция. Но удивительно, что с тех пор эти окна так никто и не побил. Бронированные что ли.
Дорога вверх по ступенькам между колонн вела к коричневой двери, двустворчатой, закрытой навеки. Там поперек была плоская металлическая палка, замкнутая на громадный висячий замок. Две других двери, тоже двустворчатые, но размерами поменьше, были просто забиты. Понятное дело, кругом было полно пустых банок из-под напитков, окурки. Даже, разумеется, кто-то нагадил в углу — но уже давно, говно выглядело вполне декоративным, будто сохранилось со времен советской власти.
Слева кинотеатр примыкал к дому № 45, ничем не замечательному, разве что в полуподвале там раньше была обувная мастерская. А теперь обувку чинить стали меньше, и вместо мастерской образовался стоматологический салон. Хочешь, так и гляди в окна полуподвала, как кому-то раззявили пасть и тычут туда буром. Не похоже, чтобы кабинет процветал, так что дому следовало ожидать очередных перемен.
