Между тем перевод шел плохо, так что следующие недели я работал, разве что пару раз в день выходя в магазин. Хватило бы и одного, но второй я уж придумывал, потому что дома сидеть было невмоготу. Вдобавок лишних денег не было, так что интернета не стало. Эти недели проходили в полном одиночестве, в гости ко мне почти никто не заходил и на улице никто не встречался. Даже к Галкиной, ключи отдать, я не зашел. Сначала забыл, а потом рассудил, что если бы они ей были нужны, то зашла бы сама, она у меня бывала, я ей какую-то музыку давал слушать, ну а в конце мая — начале июня, когда в ее части улицы отключили горячую воду, она ко мне мыться ходила — я ей тогда тоже запасной ключ выдал. Тоже у нее остался, кстати. Словом, я на нее обиделся за то, что она пропала. Ну, может быть, она писала мне мейлы, но уж если нет ответов, то можно было бы и позвонить. За кран поблагодарить хотя бы.
Уже август
Разумеется, и по части моего историографства, и по части Голема не произошло никаких прорывов, если не считать того, что однажды зашел Башилов, сообщивший, что отправляется в Непал. Как ни странно, он и в самом деле туда отправлялся на недолгое время, но я так и не понял, с какой стати и за чей счет, а заходил он с тем, чтобы осведомиться о какой-то особенности той местности. В этом он был прав, потому что у переводчиков — первое дело иметь в доме кучу всяких словарей, справочников и энциклопедий. Но это было в начале моего отшельничества, а его последние дни проходили в одиночестве, пару раз нарушенном моей подружкой (не Галкиной), с которой у нас была какая-то не слишком увлекающая обоих и тем более не обязывающая (ее — в любом случае) связь.
Она была такая животная что ли девушка. У всех, например, лицо в профиль смахивает на рыбье, но у нее отчетливо было рыбьим, разве что маленьких плавников, вместо сережек, за ушами не хватало. Она была крупной чувственной — как сказали бы в древних романах и были бы тут совершенно правы — нижней челюстью и, логично, сильно выступавшей нижней губой. Все у нее было так гладко, словно ее тело было устроено специально для того, чтобы в нее входили в максимальном разнообразии вариантов взаимного расположения, при разной соразмерности партнеров. Чуть кривоватые ноги, о-образные, конечно, как бы все время что-то заранее обхватывали, а сочленения в суставах были что ли мягкими или разболтанными, разработанными, не говоря уже об откляченной попке. Что говорить о реакциях ее организма, они были прямолинейны, потому что совсем естественны. В постели она ворочалась так, как если бы подставляла спину под мочалку.
Обыкновенно я к ней заезжал, созвонившись, а тут, поскольку я назначил себе карантин, заехать решила она. Что было даже неожиданно и отчасти трогательно, отчего я сказал ей какое-то количество слов, которые вовсе не следовало говорить — потому что это была неправда. Видимо, еще и переводимый роман оказал влияние. Она, впрочем, восприняла эти слова адекватно — то есть мимо ушей. На самом деле в ее заездах ко мне было повинно лето, ее постоянный приятель куда-то уехал с женой — она мне что-то про него рассказывала.
Заедешь к ней перепихнуться и знаешь, что это вот такой никому не обидный вариант в жизни — вот и ездишь, чтобы переспать и полежать возле нее, тепленькой. А к другой бы поехал, чтобы стресс приобрести. Да женщины-то ни при чем, это усложнение желаний делает жизнь неустраиваемой в принципе. Зачем ей был нужен я — понятия не имею. Уж не такие у меня достоинства, чтобы за меня — тем более столь взаимно необязательно — держаться. Наверное, ей просто нужны были разные люди и разные отношения. А у меня это была какая-то дополнительная линия: не так, что в ней все просто, а вот есть еще одна линия, ниточка. Ну и плоть, разумеется.
Но девушка была замечательной концентрацией советских лет — это выражалось уже и в том, что ее можно было называть девушкой несмотря на ребенка и более чем 35 лет от роду. Того что ли времени, которое в воспоминаниях даже и любишь, запахи там какие-то забытые, звуки — как поварешкой скребут по громадному чану в пищеблоке. Запах горохового супа или подгоревшей рыбы в рыбные дни по четвергам в служебных столовых.
Вот и она напоминала эту фактуру, пахла как женщина, то есть колготками, плохой обувью (такой, которая остро пахнет клеем и стельками), потом и духами, вовсе запах пота не покрывающими, а делающими его только более выпуклым. Как бы являя собой качества, присущие тогда женщинам.
