Мартина посоветовала на время потопа перебраться всем в верхний подвал. Чем не выход?
Куми-орцы только головами покачали. Один объяснил: «Какой же смысл возвращаться на пустое место. Все будет разрушено — и детский сад, и школа! Все! Кругом грязь непролазная. Норы завалены! А картошка — единственное наше пропитание — сгниет в земле! Как жить дальше?»
Щуплый куми-орец спросил меня: «Друг, скажи, а почему твой папа хочет помочь последнему Подземлингу?»
Я поведал ему об автостраховском кайзере, о директорском кресле для папы.
Что тут поднялось! Граждане кричали, перекрывая друг друга: «Этот изолгавшийся подлец! Этот гнусный Подземлинг! Этот подлый лгун!»
Тут-то мы и узнали, что на всем белом свете нет больше ни одного куми-орского кайзера, даже короля — и того нет. Они последние из куми-орцев прогнали своего короля.
Самый длинный куми-орец растолковал нам: куми-орцы не могут жить в бетонированных подвалах. Им нужны земля, глина и сырость. А сам подвал должен быть очень глубоким и не иметь окон.
Пятнистый куми-орец сказал: «Об автострахе спросите меня! Десять лет прошло, как я удрал оттуда. Там все из бетона, почва обезвожена. Нору не выроешь никакими силами. Климат иссушающий. Картошка уже давным-давно не растет. Все куми-орцы, у кого голова на плечах, ушли из тех мест. Осталась жалкая горстка куми-орцев, которые мало-мальски применились к тамошним условиям. Все они высохшие, как мумии, и белые, как мел. Питаются архивными делами, сложенными в штабеля. В узких нишах, между бумажными горами, они и живут. Все поголовно выжили из ума и разучились говорить! Ходить и то разучились! Они перекатываются по подвалу и издают пискливые нечленораздельные звуки. А еще они частенько охотятся друг за другом, норовя напасть из-за угла и убить!»
Остальные куми-орцы закивали головами. «Они не могут добыть для папы директорский пост?» — спросил Ник.
«В этом смысле они могут ровно столько же, сколько мы!» — воскликнул полосатый куми-орец.
Мартина сказала: «С вами ничего не случится. Ручаюсь. Или папа поймет, как он заблуждался, или…» Она осеклась, не найдя, что сказать.
«Или мы расстроим его планы!» — подхватил я.
«Честное слово!» — добавил Ник.
Это обещание успокоило куми-орцев. С какой трогательной доверчивостью они благодарили нас! В глазах карликового народа мы, конечно же, выглядели могущественными великанами. Наверняка они считали, что защитить их для нас пара пустяков. Они не знали нашего папочку.
Когда мы лезли по лестнице наверх, Мартина тяжело вздыхала: «Расстроить папины планы! Как будто это раз плюнуть!» Ник карабкался за нами по высоким ступеням и отдувался, как тюлень. Он пропыхтел: «Вот именно — раз плюнуть! Если ничего не поможет, я засяду в нижнем подвале, и меня уже никакими силами не вытащишь оттуда! Не захочет же папа меня утопить!»
Мы были уже в верхнем подвале, когда услыхали, как папа ставит машину в гараж.
«В атаку, марш! — скомандовал я. И отдельно Нику: — Ну, Ник, держись в сражении молодцом, не выдай!»
Ник набычился: «Я папу нисколько не боюсь».
Хотел бы и я так легко утверждать это.
В тот момент, когда мы открыли дверь из подвала, папа отпер входную дверь. Обе эти двери стоят прямехонько друг против друга. Папа уставился на нас, но ничего не сказал. Он стал вешать пальто и шляпу на крюк. Но поскольку он не сводил с нас глаз, то, естественно, шляпа и пальто оказались на полу. Папа этого даже не заметил. Он продолжал разглядывать нас, словно никогда прежде не видел.
Мартина сказала: «Мы из нижнего подвала». Папа упорно молчал. Тут я крикнул, но при этом совершенно не узнал своего голоса, такой он был сиплый-хриплый: «Мы рассказали куми-орцам, что ты собираешься сделать!»
Ник выпалил: «Не топи их. У них белые детеныши с лиловыми ртами!»
Папа все еще молчал. Тут из кухни вышла мама. «Случилось что-нибудь?» — спросила она.
«Да нет», — буркнул папа.
Во мне будто что-то прорвалось. Я как заору: «Ничего не случилось! Если не считать, что папа хочет устроить потоп! А директором ему все равно не быть, — автостраховых кайзеров нет в природе! Там же кругом бетон! Куми-орцы погибнут ни за что!»
После этих слов я бросился к маме на шею и разрыдался. Позже Мартина вспоминала, что меня трясло, как отбойный молоток. Мама поглаживала меня и успокаивала, приговаривая: «Ну будет, будет, будет…»
Понемногу я утих. И отпустил мамину шею. Мартина уговаривала папу. Я поспешил ей на помощь. К нам присоединился Ник. Когда бываешь возбужден до такой степени, как мы тогда, на ум приходит лишь половина того, что хочется сказать, зато говорится все раза в два громче. Так что уломать папу с помощью разумных доводов не удалось.
Мама тоже не выдержала и потребовала объяснить ей, что значит вся эта галиматья с потопом. Подошел дед.
Он-то и объяснил маме, в чем дело, а мы, перебивая друг друга, подбрасывали деду подробности, которых он еще не знал.
Так же хором мы высказали папе, что мы о нем думаем. А когда мама вошла в курс дела, и она высказала папе, что она думает по поводу прорыва трубы. А дед сказал: «Никак понять не могу, что именно я упустил в воспитании сына».
В прихожую высунул нос Огурцарь. Но дверь не открыл, остался за порогом. Он не рисковал ввязываться в семейное побоище, а только подмигивал папе. Я услышал, как он прошептал: «Гусьпади Гоглимон, все они наврушали, все наврушали!»
Но папа будто вовсе и не замечал Огурцаря. Он ни разу не цыкнул на нас, не закричал, не заорал. Слова не произнес.
Папа нагнулся. Поднял с полу пальто и шляпу. Он нырнул в пальто и нахлобучил шляпу, открыл дверь и вышел. Даже дверью не шваркнул. Какое-то время мы стояли молча, слушая, как папа открывает гараж, заводит машину и выруливает на улицу.
Мама всегда уповает на лучшее. Она называет себя оптимисткой. И в этот раз она осталась оптимисткой. Когда папа выезжал за ворота, она сказала: «Вот увидите, сейчас он все как следует обмозгует и, когда вернется, будет в полном порядке!»
«Ох, невестушка, твоими устами да мед пить!» — сказал дед. Вздохнул и ушел к себе в комнату.
Огурцарь все еще топтался на пороге гостиной.
«А ну, брысь отсюда!» — рыкнул я на него.
Огурцарь драпанул, как заяц.
Ник стоял понурый.
«Тебе, может быть, жалко?» — спросила Мартина.
Ник совсем скуксился.
«Я же люблю его!» — прошептал он.
«Нельзя любить всех без разбору, — сказал я, — тех, кто подличает, вообще любить стыдно!»
Но в душе я не был до конца уверен в своей правоте.
