На новости про масла и фильтры я, разумеется, так и не подписалась. Джим, как и пообещал, позвонил в тот же день и уверил меня, что лучше оставить эту затею. Я явилась к Вайноне и, как могла твердо, заявила: испробовала, мол, все возможные способы и теперь знаю наверняка, что выполнить это задание невозможно. Она посмотрела на меня так, будто не помнит, о каком задании идет речь. А теперь, когда до моего отпуска остается неделя, словно вообще забыла о моем существовании. Сидеть без дела, конечно, невыносимо, но сегодня мне ни до чего. Все мысли об одном.
Вечером Максуэлл ждет меня на съемочной площадке. Сегодняшнюю сцену они снимают в ресторане на крыше. Начнут только тогда, когда совсем стемнеет. Представляю себе Джанин в вечернем платье и то, как Максуэлл будет не отрываясь смотреть на нее, и мне делается тошно.
Способен ли он, зная, какая она в постели и как выглядит, когда просыпается утром, смотреть на нее бесстрастно, как режиссер на актрису, не более? Нет. Конечно же нет. А я теперь не смогу не думать об этом, когда буду видеть их обоих. Что делать?
Во время ланча мне приходит мысль съездить после работы в салон красоты и совершенно изменить свою внешность — остричь волосы, покраситься, скажем, в пепельную блондинку, попросить, чтобы мне сделали убийственный макияж и покрыли ногти темно-бордовым или даже черным лаком. Потом можно зайти в магазин и выбрать самый экстравагантный, самый смелый и дерзкий наряд. Сначала эта идея меня забавляет и даже успокаивает, но веселье быстро проходит и я с грустью понимаю, что мне никогда не набраться смелости, чтобы выкинуть подобный номер. Как же быть?
Сам по себе ресторан не слишком шикарный, но декораторы так искусно украсили его гирляндами, фонарями и экзотическими растениями, что он превратился в истинное обиталище сливок общества. Съемки еще не начались — кое-кому из актеров пудрят лица, операторы настраивают камеры, а осветители проверяют лампы. Оказываясь в этой сказке, я настолько увлеченно принимаюсь рассматривать все и всех вокруг, что на время забываю о своих неприятностях. Максуэлл стоит в дальнем конце, у защищенного бортиком края, и что-то объясняет трем мужчинам в смокингах, видимо актерам, играющим второстепенные роли. Те кивают, отходят, Максуэлл поворачивает голову и замечает меня. Я заставляю себя улыбнуться. Он торопливо, почти бегом, подходит ко мне и непродолжительно, но открыто, не заботясь, смотрит ли кто-нибудь на нас, целует меня в губы. От этого мое сердце немного оттаивает, но казаться веселой все равно слишком трудно.
— Как ты? — спрашивает Максуэлл. — Как себя чувствуешь?
— Гм… — Пожимаю плечами.
— Значит, неважно. И вид у тебя нездоровый. — Максуэлл сдвигает брови, обводит ресторан внимательным взглядом, берет меня за руку и ведет к стулу, который стоит сбоку, чуть дальше съемочной площадки. — Садись. Отсюда все будет видно и не придется куда-либо переходить. Вытерпишь? Или, может, поедешь домой? — Он пытливо всматривается в мои глаза.
Я улыбаюсь — на сей раз почти естественно. И сажусь на стул.
— Конечно, вытерплю. Пожалуйста, не волнуйся.
Максуэлл наклоняется, еще раз чмокает меня в губы и шепчет на ухо:
— Я ужасно соскучился.
Мое бедное сердце сладостно замирает. На мгновение мне становится так хорошо, что кажется, будто никакой Джанин Грейсон на свете вообще нет.
— Я тоже, — шепчу я в ответ.
Увы! Как только Максуэлл выпрямляется и отходит, прямо перед камерами появляется Джанин. На ней настолько открытое платье, а ее мраморный бюст так соблазнительно выглядывает из-под черного бархата, что я в своем новом платьице, которое вчера мне казалось едва ли верхом откровенности, чувствую себя неприметной и напрочь лишенной женской привлекательности.
— Приготовились! — командует Максуэлл.
Актеры становятся на свои места.
Внезапно гаснет свет. Кто-то из женщин вскрикивает, кто-то роняет что-то стеклянное, и по полу со звоном разлетаются осколки.
— Проклятье! — восклицает Максуэлл, устремляясь через весь ресторан к лифту.
— В чем дело? — спрашивают тут и там.
Я сижу на своем стуле и наблюдаю за происходящим. Небо к вечеру затянулось тучами, поэтому луны не видно, а фонарей внизу лишь несколько штук, и их свет сюда почти не доходит. Зато здания соседнего квартала освещены прекрасно, поэтому я отчетливо вижу фигуры людей: одни мечутся туда-сюда, другие будто приросли к месту и лишь некоторые, как Максуэлл, куда-то стремительно идут, по-видимому выяснить, что стряслось.
Отыскиваю глазами Джанин. Она выделяется в окутанной мраком толпе — во-первых, белизной кожи, а во-вторых, на ее шее поблескивает ожерелье. В эту минуту я пылаю к ней ненавистью. Почему во мне нет такой же царственности? Почему я не столь талантлива, не могу сразить наповал единственным взглядом? Почему ей, а не мне природа подарила восхитительно полную и убийственно обольстительную грудь?
Джанин стоит, прислонившись к столику, и в отличие от остальных актеров сохраняет полное спокойствие. Наверное, думает о роли, может вошла в образ и не желает из него выходить, что бы ни случилось, с неприятной мне самой завистью раздумываю я. Вот что значит профессионал, вот какой должна быть по-настоящему взрослая женщина…
Я настолько увлекаюсь мыслями, что не замечаю, как из тьмы ко мне снова подходит Максуэлл.
— Не испугалась? — заботливо спрашивает он, садясь передо мной на корточки.
Я несколько нервно смеюсь.
— По-твоему, я настолько ребенок, что боюсь темноты?
Максуэлл улыбается и берет меня за руку.
— Да и нет.
— Как это понимать? — спрашиваю я. Мне хотелось бы быть с ним поласковее и разговаривать полушутя, однако мой голос звучит несколько напряженно.
— С одной стороны, я сам не прочь видеть в тебе ребенка, — говорит Максуэлл. — Естественно, так, не всерьез, то есть… лишь когда допустимо поиграть во всемогущего взрослого и хрупкую беззащитную девочку. — Он хихикает. — Надеюсь, я понятно объясняю?
— Вполне, — говорю я, хотя мысль о том, что в его глазах я хрупкая и беззащитная, пусть в шутку, не совсем мне по вкусу. Тем более сейчас, когда прямо за его спиной стоит, застыв в величественной позе, ни от кого не зависимая богачка и красавица Джанин.
— С другой же стороны, — более серьезным тоном продолжает Максуэлл, — хоть я и сказал тебе, что в отношениях с родителями ты до сих пор отчасти ребенок — по крайней мере была им до недавнего времени — для меня ты взрослый самостоятельный человек.
Я молчу. Максуэлл тяжело вздыхает.
— А я вот, признаюсь, перепугался до смерти, — в отчаянии бормочет он. — Собрал целую толпу народа, а съемки до сих пор не начинаю. Нам дорога каждая минута, и тут на тебе — такая задержка! Говорят, произошел какой-то сбой, надо подождать минут десять. Ужас! — Он смотрит на меня и напоминает сейчас мальчишку, которого надо пожалеть.
