Я кивнул.
— Каждый год я это говорю, — заметила Миа.
Мальчик в зеленой футболке забил гол, поднял над головой руку, сделал круг почета и скрылся в доме. Игра быстро завяла, и вскоре двор опустел и затих.
Мы плохо знали Себа и Полину, но Миа всегда стремилась подружиться с французами, с которыми, к ее удивлению и разочарованию, сложно было сблизиться. Поэтому после того, как несколько недель назад мы вчетвером где-то выпили, она позвонила им и пригласила на ужин.
В те годы считалось, что ужин с другими американцами — своего рода неудача, что более чистое, подлинное переживание всегда связано с французами, и Миа всегда была счастлива познакомиться с парижанами, которые ей нравились. Она посещала кулинарные курсы и превращалась в уверенного и талантливого повара. Это был бы первый ее ужин, приготовленный для французов, и она трепетала.
— Ты понимаешь, Уилл, это мечта, одна из многих!
— А что это за мечта?
— Парижская. Приготовить французскую еду для французов в своей парижской квартире.
— Ты прекрасно справишься.
— Спасибо, Уильям. — Она улыбнулась.
— Они уже здесь, — сообщил я.
Себ и Полина открыли тяжелую деревянную дверь, впустив ненадолго уличный шум, пока она за ними не закрылась.
— Salut! — крикнула сверху Миа.
Они помахали нам. Мы смотрели, как Себ и Полина, держась за руки, идут по двору, их шаги отдавались эхом. Миа вернулась на кухню, а я отправился впустить гостей.
Втроем мы пили вино и наблюдали за Мией, которая обваливала в муке куски морского языка, пока на чугунной сковороде растапливалось сливочное масло.
Ели мы за маленьким столом в гостиной. Миа настояла, чтобы мы сели, прежде чем она все подаст. И потом, одну за другой, Миа внесла тарелки с sole meuniere[13]и мисочки с жареным картофелем. Себ, который работал у оптового торговца вином, открыл одну из трех принесенных им бутылок шабли гран крю.
— За новых друзей, — провозгласила Миа, поднимая бокал. Лицо ее разрумянилось от кухонного жара, прядки волос висели по сторонам лица.
— За новых друзей, — повторили мы и соприкоснулись бокалами.
После еды и дежурных шуток о том, что американцы редко умеют готовить, а парижане — улыбаться, после обсуждения благородного заступничества Ширака за Джорджа Буша, Миа спросила Себа и Полину, как они познакомились.
— Проще не бывает, — ответила Полина. — Мы сидели в кафе. Оба в одиночку пили кофе у барной стойки. Оба читали свои газеты. Себ мне улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он сказал «bonjour», и с этого все и началось. С тех пор мы вместе.
Она коснулась затылка Себа и запустила пальцы в его волосы.
— Это она мне улыбнулась, — подчеркнул Себ, — но остальное правда.
Полина посмотрела на Мию и закатила глаза.
— И сколько уже времени прошло? — спросил я.
— Почти восемь лет, — ответила Полина. — Я только что закончила тогда юридическую школу.
— А вы? — поинтересовался Себ. — Как вы двое встретились?
— О, мы не… — начала Миа.
— Мы не вместе, — уточнил я.
Они рассмеялись.
— Вы серьезно? — пораженно воскликнула Полина.
— Мы друзья, — спокойно отозвался я.
— Я вам не верю, — заявил Себ.
— Moi non plus[14].
Полина улыбнулась.
— Но это правда.
Миа посмотрела на нее, и Полина перестала смеяться.
— Мы просто предположили.
— О, не вы первые, — усмехнулся я.
Миа принялась убирать со стола, Полина ей помогала. Пока они разговаривали в кухне, Себ наклонился ко мне.
— Mais pourquoi?[15]
Он спросил так, будто я ненормальный.
— C’est ma faut, — отозвался я. — Je sais pas[16].
Он долго смотрел на меня, потом покачал головой.
Когда они ушли, я стал мыть посуду, а Миа сидела за стойкой, приканчивая вторую бутылку вина. Потом я почувствовал ее у себя за спиной. Руки у меня были погружены в теплую воду. Она обняла меня за талию. Крепко прижала к себе и поцеловала в шею.
— Миа…
Она прижалась к моей спине щекой. И мы стояли так: она обнимала меня за талию, мои руки оставались в воде.
По пути домой ко мне вернулось ощущение изолированности, того телесного одиночества, которое охватывало меня каждую зиму. Как будто мне сделали инъекцию холодного и вязкого вещества. Я чувствовал, как оно распространяется по мне, тяжело оседая в центре груди, собираясь там. Оно было горьким, опустошающим и пугало меня.
Время от времени я встречал Мари в коридоре, и она бросала на меня многозначительный взгляд. В те первые дни школьного года, проходя мимо нее в коридорах, я встречался с ней взглядом и испытывал легкий всплеск желания. Ничего больше. Я не думал о ней и подвергался не слишком большому искушению. Мари дулась, встряхивала волосами и выпячивала грудь. Она приобрела манерность женщины более старшего возраста, более уверенной, а это ничуть меня не привлекало.
Утром четвертого октября я стоял на платформе станции метро «Одеон», дожидаясь своего поезда. Было почти восемь. Вокруг переминались люди, читая газеты, поглядывая на часы.
Прошло, наверное, минут десять, когда подошел мужчина моего возраста. Поезда в тот день ходили реже обычного.
— Pardon, — обратился ко мне он. — Excusez-moi, çа fait longtemps que vous attendez?[17]
Oh был повыше меня, в костюме, в черном пальто, вокруг шеи дважды обмотан серый шарф. Его внешний вид меня сразил. Всё на месте. Всё продумано. До переезда в Париж это качество ассоциировалось у меня с элегантными женщинами. Я восхищался парижскими мужчинами, их аккуратностью, вниманием к деталям.
Он был чисто выбрит, в квадратных очках в тонкой оправе. Волосы коротко подстрижены, с полдюйма длиной.
— Dix minute environ[18], — ответил я.
Он меня поблагодарил, посмотрел на часы и выпустил воздух сквозь плотно сомкнутые губы — международный жест признания, что жизнь такова и всегда будет такой. Затем послышался звук приближающегося поезда.
