Потом была роща, где они повстречали крестьянина, искавшего потерявшегося вола, девочку, копавшую землю деревянной мотыжкой в поисках целебного корня, и обнаженного юношу, сидевшего под смоковницей-ашваттхой. Юноша прятал лицо в коленях; своими распущенными волосами он напоминал духа дерева, покинувшего свое убежище. Это оказался сын ювелира из Вайшали. Он забавлялся в роще с танцовщицей, но та сбежала, украв его одежды. Сиддхарта ободрил несчастного, прочитав ему наставление о том, что человек сам совершает зло и сам оскверняет себя, ибо чистота и скверна связаны между собой и одному не очистить другого.
Потом была брахманская деревня, название которой Девадатта не запомнил, где Сиддхарта поведал ему о четырех благородных истинах. Эту речь подслушал маленький жрец с оттопыренными ушами. «Истины — это истины, почему ты называешь их благородными?» — спросил он, когда Сиддхарта закончил. «Низким людям открываются низкие истины, а благородным — благородные», — отрезал Сиддхарта. На следующий день они достигли Ганга.
Вода стояла низко по причине засухи, они отыскали брод и перешли на другой берег. На другом берегу начинались владения магадхов. Здесь трудились строители, возводившие крепость, как объяснили путникам — для защиты от коварных личчхавов.
Вельможа, наблюдавший за строительством, почтительно попросил золотистого отшельника, видом подобного Брахме, рассказать о будущем крепости. Сиддхарта согласился и ушел в глубокую медитацию.
Пока он предавался созерцанию, Девадатта гулял по окрестностям. В лесу он набрел на святилище под корнями дерева нигродха. Гладкие коричневые корни, возвышаясь над землей, образовывали подобие пещеры. Внутри обнаружились пальмовые листья с магическими письменами, закопченные бамбуковые и глиняные сосуды, пучки травы дарбхи, решето с высохшими зернами риса, посох, увенчанный изображением черепа, гирлянды из змеиных костей, берцовая кость человека и алтарь, сложенный из камней.
Все это были недобрые, внушающие страх находки. Девадатта решил, что попал в заброшенное святилище вратьи, одного из тех колдунов, что разбрасывают на дорогах гнилые веревки, протыкают заговоренным кинжалом следы и насылают болезнь, намазав лист пальмы смесью испражнений осла, человека и свиньи. Убедившись, что поблизости никого нет, он взял палку, переколотил горшки, разметал пальмовые листья и обратил в труху гирлянды из змеиных костей.
Когда он вернулся, золотистый отшельник, видом подобный Брахме, говорил о пяти дурных последствиях безнравственности, а вельможа восхищенно прищелкивал языком. Унося с собой подарок вельможи — ячменные лепешки с медом, масло из молока буйволицы и сладкое печенье из пшеничной муки с добавлением пряностей, — они прошли вниз по течению и остановились в манговой роще неподалеку от деревни Паталигамы. Здесь во множестве водились маленькие зеленые змейки, но Сиддхарта объявил, что змея не кусает шрамана, погруженного в созерцание, а роща — лучшее место в земле Гвоздичного дерева, где только и можно в полной мере вкусить сладость уединения.
2
— Огонь не разжигается трением палочки о сырое полено. Отшельник, покорный страху, зависти или сомнению, подрывает свой собственный корень. Он далек от освобождения, как муха, увязшая в паутине, — запомни это хорошенько, мой друг. Кто облачается в одеяние шрамана, не очистив себя от грязи, тот недостоин быть шраманом.
— Что же мне делать?
— Учиться созерцанию. Ты должен установить тишину внутри себя, собрать воедино разбегающиеся нити сознания.
— Я пробую, но ничего не получается.
— Значит, ты пробуешь без старания.
— Послушай, Сиддхарта! Я до полудня сидел на корточках, закрыв глаза и зажав пальцами уши.
— И чего ты добился?
— Ничего.
— Ты обещал быть упорным и вдумчивым, но пока я замечаю в тебе только лень и легкомыслие.
— Но мне не удается не думать!
— Сядь, как я тебя учил: ноги скрещены, правая на левом бедре, левая — на правом, а пальцы рук на коленных чашечках.
— Так сидят портные.
— Так сидят отшельники, которым завидуют боги.
— Но мысли все равно лезут мне в голову.
— Чтобы войти в созерцание, ты должен научиться свободно дышать. Сядь и сделай глубокий вдох, потом задержи дыхание.
— Это я тоже пробовал.
— Ты должен понять, что мысли и желания не рождаются в голове или в сердце. Они приходят извне. Попробуй представить над собой бронзовый щит. Только усилием и серьезностью ты сотворишь остров, который нельзя сокрушить потоком.
— Скажи, Сиддхарта, а почему ты ушел из дворца?
— Это долгая история, Девадатта.
— И все же?
— Однажды я постиг тщету жизни. Постигнув же, испытал отвращение к телу, к чувствам. В ту самую ночь я разорвал путы и вступил на путь Великого Отречения.
— Разве тебе не хочется повелевать, вести войско в битву?
— Если воин победит в битве тысячу врагов, то лучше его будет шраман, победивший только одного человека — самого себя. День самоуглубления лучше ста лет прозябания в невежестве.
— Но быть шраманом так трудно!
— Странствуя, я пришел однажды на берег Ганга, где росла огромная смоковница. Возле ее корней сидели люди. Три дня они постились, совсем не вкушая пищи, а потом прыгали с ветвей в воду и тонули. Некоторые привязывали к ногам запечатанный сосуд, наполненный водой. Эти люди верили, что смерть в священном месте принесет им лучшее рождение.
— А можно мне совершить омовение? Я вернусь и снова попробую.
— Можно, но ты задаешь много вопросов. Ученик, находящий удовольствие в пустословии, подобен вороне, которая бросилась к камню, думая, будто перед ней кусок сладкой лепешки. Будь серьезнее и не пренебрегай своим благом, пока я не разочаровался в тебе.
* * *
— Теперь мне удается не думать.
— Тогда ты на верном пути.
— Я чувствую в теле жар.
— Этот жар называется тапас. Ты поймал нить сознания. Теперь ты должен перейти границу чувств и углубиться в себя.
— Я уже сделал это, Сиддхарта.
— Значит, ты понял, что вокруг ничего нет?
— Нет ничего вокруг меня, но и внутри меня ничего нет. Я нисходил внутрь себя, как в глубокий и темный колодец. Я видел лишь пустоту, ужасную бездну без малейшего проблеска света.
— Не поддавайся отчаянию. Вредное для себя делать легко, хорошее и полезное — трудно. В человеке тридцать шесть потоков, направленных к удовольствию, и только два ведущих к освобождению.
— Сегодня я чувствовал себя маленькой песчинкой в огромной Вселенной. Все было бессмысленным, и бессмысленным был я…
— Когда-то я тоже испытал это, Девадатта. Я уходил в созерцание, и мир представлялся мне бесчувственным танцем духа. В этом танце не было ни смысла, ни любви, ни радости. Дух был бесстрастным, равнодушным и наводил ужас, ибо не оставлял ни надежды, ни выбора. Я был растерян, опустошен и долго сидел, приходя в себя. Все страхи восстали на меня, я был охвачен ужасом…
