Кусум онемела. Кишан вскочил и попытался меня остановить. Я отпихнул его — он упал — и пошел прочь из родного дома.
Дети увязались было за мной — маленькие замурзанные голодранцы, родственники, которых я не собирался гладить по головам и чьих имен знать не хотел, — но скоро отстали.
Вот позади остались храм, рынок, свиньи, сточная канава. Я вышел к пруду — на другом берегу высился Черный Форт.
Стиснув зубы, я сел у воды. Из головы не шел Кишан, его изможденное тело. Они съедят его заживо, как сожрали отца, сгрызут ему всю середку и бросят на полу государственной больницы умирать от чахотки, выхаркивать остатки крови в ожидании доктора.
Со стороны пруда послышался плеск. Буйволица подняла из воды залепленную цветами голову и уставилась на меня. Стоящая на одной ноге цапля тоже не сводила с меня глаз.
Я поднялся и ступил в пруд, а когда вода дошла мне до горла, поплыл, раздвигая плечом лотосы и водяные лилии, мимо жамкающей цветы и листья буйволицы, мимо мальков и головастиков и скатившихся в воду валунов.
На полуразрушенных стенах мелькали обезьяны. Я начал взбираться вверх по склону.
Вы уже в курсе, как я люблю поэзию, особенно стихи четырех мусульман, признанных величайшими поэтами всех времен. Перу Икбала, одного из четверки, принадлежит замечательное сочинение, где он изображает себя Дьяволом, восставшим против Господа, а недовольный Бог старается застращать непокорного. Мусульмане верят, что Дьявол был некогда подручным Бога, пока не взбунтовался и не ушел на вольные хлеба, и с тех пор между Сатаной и Господом идет война умов. Об этом и пишет Икбал. Наизусть я не помню, но разговор примерно такой.
Бог говорит: Я велик. Я всемогущ. Стань опять моим слугой.
А Дьявол отвечает: Ха!
Лежа под люстрой, я частенько вспоминаю Дьявола, каким его описал Икбал, и сразу на ум приходит крошечный смуглый человечек в мокром френче, карабкающийся по склону к Черному Форту.
Вот человечек замер, поставил ногу на разрушенный временем крепостной вал, его окружили любопытные обезьяны.
Бог с голубых небес простер свою десницу над равниной и явил человечку Лаксмангарх, и узкий приток Ганга, и все, что лежит за рекой, — миллионы таких же деревень, населенные миллиардом жителей. И Бог спросил:
— Разве этот мир не прекрасен? Разве не потрясает своим величием? Быть моим слугой — разве не достойно благодарности?
И я вижу, как смуглый человечек в мокрой тужурке трясется, точно в припадке ярости, и особым образом выражает свою благодарность за то, что Всевышний создал этот мир именно так, а не иначе.
Глядя на черные лопасти вентилятора, дробящие свет, я вижу, как человечек во френче еще и еще раз плюет в Господа.
* * *
Через полчаса я вернулся в усадьбу Аиста. Мистер Ашок и Пинки-мадам уже ждали меня у машины.
— Где тебя носило, шофер? — рявкнула Пинки-мадам. — Тебя не дождешься.
— Прошу прощения, мадам, — заулыбался я. — Приношу свои извинения.
— Не будь такой бессердечной, Пинки. Надо же ему было повидаться с родными. Сама ведь знаешь, как во Мраке сильны семейные узы.
Когда мы отъезжали, Кусум, тетя Лутту и прочие женщины столпились у дороги. В глазах у них стояло изумление — я ведь не извинился за свою выходку. Кусум показала мне кулак.
Я только газу прибавил.
Мы проехали по рыночной площади. Люди-пауки, как положено, копошились в чайной, рядком выстроились рикши, велосипедист с афишей порно-фильма уже раскатывал туда-сюда.
Промелькнули купы деревьев, и кусты, и илистые пруды, из которых торчали головы буйволов, пронеслись мимо луга, буйные густые заросли, рисовые поля, кокосовые пальмы, бананы, мелии, разросшиеся баньяны, длиннорогая скотина. Полуголый мальчишка, оседлавший буйвола, вскинул кверху кулаки и весело крикнул нам что-то, мне так хотелось заорать ему в ответ: «И у меня радость! Я не вернусь сюда!»
— Может, сейчас поговорим, Ашоки?
— Ну хорошо. Понимаешь, Пинки, когда мы ехали сюда, я правда думал, что мы погостим месяца два и вернемся. Я тебя не обманывал. Но... оказалось, в Индии такие перемены. Передо мной открываются такие возможности... не то что в Нью-Йорке.
— Ашоки, ну что за чепуха.
— Нет, это не чепуха. Далеко не чепуха. Все так стремительно меняется, экономика развивается в таком темпе, что лет через десять здесь будет вторая Америка. И потом, Пинки, здесь мы на полном попечении слуг — шоферов, охранников, массажистов. Кто в Америке подаст тебе в постель чай со сластями, как подает нам Рам Бахадур? А ведь он у нас уже тридцать лет, он как член семьи, хоть и слуга. Отец подобрал непальца в Дханбаде, он тогда из дома не выходил без оружия, потому что...
Он вдруг замолк на полуслове.
— Пинки, ты видела?
— Что?
— Ты видела, что сделал наш водитель?
— Нет.
Сердце у меня екнуло. Что это я такое учинил и сам не знаю?
Мистер Ашок наклонился вперед:
— Шофер, ведь ты коснулся пальцем века?
— Да, сэр.
— Видишь, Пинки, мы как раз проехали мимо храма, — мистер Ашок указал на оставшийся позади высокий конус, изрисованный переплетающимися змеями, — и водитель...
Он хлопнул меня по плечу:
—Как тебя зовут?
—Балрам.
— ...и Балрам в знак уважения коснулся века. Деревенские такие религиозные. Живущие во Мраке все такие.
Понравилось, значит? Немного погодя я опять поднес ладонь к глазу.
— А сейчас что, шофер? Храмов что-то не видно.
— Э-э-э... мы миновали священное дерево, мадам. Я поклонился ему.
— Ты слышала? Какое благочестие! Как это прекрасно!
Теперь они дружно вертели головами, переводили взгляд с деревьев и храмов на меня и ждали очередного проявления религиозности, а я-то уж старался вовсю, касался век, шеи, ключицы, даже сосков.
За эту дорогу они вполне убедились, что слуга у них очень верующий, — значит, пару очков у Рама Парсада я отнял!
Въезд в Дханбад оказался перекрыт. Поперек дороги стоял грузовик. На нем стояли люди с красными повязками на головах и выкрикивали лозунги.
Поднимемся против богатых! Поддержим Великого Социалиста! Долой землевладельцев!
Подъехали еще грузовики. Там в кузовах тоже стояли люди, повязки были зеленые. Началась перебранка с красными. Дело, похоже, шло к потасовке.
— Что происходит? — встревожилась Пинки-мадам.
— Успокойся, — сказал мистер Ашок. — Выборы не за горами, вот и все.
Чтобы вам стало понятно, из-за чего весь сыр-бор, мне надо рассказать кое-что про демократию, ведь вам, китайцам, знаю, она знакома только понаслышке. Но эту тему я раскрою завтра, Ваше Превосходительство.
