И тогда взял слово я и спросил:
— А если мы откажемся воевать на стороне Мирамамолина, будет нам от этого какой-либо вред?
Тут генуэзец крепко задумался, словно взвешивая столь серьезный вопрос, а потом изрек:
— Это никому не известно, потому что вы прибыли с королевским письмом, и, возможно, Мирамамолин не станет причинять вам зла, боясь, как бы в отместку король Кастилии не оказал поддержку Рыжему.
В разгар беседы вошел слуга и доложил, что у дверей стоит гонец от везира с известием для Альдо Манучо — так звали генуэзца, державшего речь. Он вышел, а остальные принялись строить предположения касательно дальнейших событий, из чего я понял, что мнения разделились и никто точно не знает, одолеет ли Мирамамолин Абдамолик своего супостата Рыжего или наоборот. Впрочем, купцы и консулы ничуть об этом не тревожились, так как подобные встряски и перемены им были не впервой и всегда выходило так, что победитель предпочитал не ссориться с христианскими купцами и в худшем случае налагал на них солидный штраф, если имел верные сведения, что они помогали его противнику. С одной стороны, потому, что мавры не могут обходиться без этой торговли, которая весьма полезна для их страны, с другой же стороны — потому, что они опасаются нажить врагов в лице Генуи и Венеции, могущественных морских республик, а следовательно, стремятся поддерживать дружбу и жить в мире с их посланцами.
Смеркалось. Я откланялся, и мы вернулись в наш караван-сарай Мамуния, куда вечером должен был явиться за ответом слуга Абулькасима. Мы застали арбалетчиков в сильном волнении. Они расселись посреди двора и наперебой обсуждали, как быть дальше. Завидев нас, трое подошли ко мне, дабы выразить общее мнение: они, мол, отнюдь не рады новости, что придется перейти песчаную пустыню, однако как люди чести и верные слуги короля готовы повиноваться мне во всем. Я немного удивился, однако позже Себастьян де Торрес из Хаэна, дружинник коннетабля, сумел передать мне через Инесилью, что Педро Мартинес, он же Резаный, подговаривал арбалетчиков по прибытии к неграм выбрать его своим командиром и, наплевав на королевскую службу, заняться добычей золота, коего в тех краях видимо-невидимо. Тогда они смогут вернуться с богатством и почестями в любую христианскую страну, хотя и не ступят никогда более на землю Кастилии, где им вынесут смертный приговор за измену. А обратный путь можно будет одолеть, добравшись до моря и оплатив свой проезд на каком-нибудь португальском судне. Но обо всем этом я узнал только к ночи. А пока что, видя их готовность служить честно, я рассказал солдатам, чего хочет от нас Мирамамолин мавританский, умолчав, однако, о предательстве его советника, дабы не пускать по ветру чужих тайн. Когда они поняли, что им светит легкая нажива, снова начались хождения туда-сюда и обсуждения нового дела, однако в итоге победила присущая им беспечность вкупе с алчностью — арбалетчики заявили, что предпочли бы повоевать, чем сидеть и наедать пузо, потому как, раз уж нас занесло так далеко от Кастилии, деньги важнее отдыха, но в конце концов они поступят так, как я велю. Я велел пока отдыхать и уединился с теми же и Андресом де Премио, чтобы держать совет. Манолито де Вальядолид, выполнявший у нас обязанности королевского интенданта, сообщил, что деньги, которые мы везем с собой, заканчиваются — недели через две нам будет не только нечем платить солдатам, но и не на что купить еду. В свете сказанного мы постановили, что, если все равно придется два месяца ждать каравана,! разумнее будет одолжить наших арбалетчиков Мирамолину для обороны города, но измену, предложенную Абулькасимом, отвергнуть, потому что письмо от короля мы привезли Мирамамолину, а не его врагу, из чего вполне ясно, какой стороны нам подобает держаться. Никто из присутствующих на совете не станет принимать участия в сражении, за исключением Андреса де Премио. Последний считал, что долг настоящего командира — быть рядом со своими людьми и направлять их в битве, и у нас не нашлось возражений против сего неоспоримого довода. Когда мы объявили отряду о принятом решении, все его похвалили и одобрили, и мы не стали уточнять, что причиной его явилось истощение королевских кошельков.
Стоило нам обо всем уговориться, как мимо пролетела с запада на восток стая крупных черных птиц, что было нами истолковано как доброе знамение и еще больше укрепило нас в наших намерениях. Прибывшего гонца от Мирамамолина мы оповестили о своем согласии, а другому, от Абулькасима, сказали, что на предательство не пойдем. Тот ответил, что история с предательством выдумана только затем, чтобы проверить нашу надежность. Мы ушам своим не поверили и тщетно гадали, правду ли он сказал или же, видя твердость нашего духа, пытался загладить промах и скрыть злой умысел. Как бы там ни было, мы взяли за правило отныне и впредь от греха подальше держать рот на замке, поскольку от мавританских интриг и раздоров нам ни горячо ни холодно. Гонец удалился, крепко сжимая в руке опознавательный знак — золотую кастильскую доблу.
Еще до наступления ночи прибыл десяток верблюдов, навьюченных тяжелыми корзинами с хлебом, свежей бараниной и другим провиантом для солдат, а также с множеством необходимых в хозяйстве вещей. Все это прислал нам Мирамамолин, чрезвычайно обрадованный нашим ответом и нашей доброй волей. Я распорядился большую часть раздать солдатам и слугам, и все наелись досыта и пребывали в блаженном умиротворении, разве что сетовали на отсутствие хмельного, чтобы запить столь щедрое угощение и ниспосланную небом удачу.
Глава восьмая
Четыре дня спустя арбалетчики во главе с Андресом де Премио покинули караван-сарай. Их разместили за окраиной города в местечке, которое по-арабски называется Кварсасате и находится в полулиге от Марракеша. Там стояли лагерем войска Мирамамолина. К вечеру Андрес вернулся один и доложил, что все превосходно устроились, кормят их обильно и вкусно, так что, если бы не тоска по вину, многие согласились бы остаться в лагере навсегда — до того им там понравилось. Еще он рассказал, что всего солдат приблизительно тысяч пять или шесть и что большинство из них — не мавры, а негры, мулаты, иноземные рабы и есть даже несколько христиан, французов и генуэзцев; хозяйством же войсковым ведает каталонец. (Последнее было особенно приятно слышать.) Наши люди упражняются в открытом поле в стрельбе из арбалетов, собирая вокруг себя толпу мавров, которые сами стреляют плохо и потому бурно восхищаются их меткостью.
Оставшись одни в Мамунии, мы обнаружили, что караван-сарай слишком велик для столь малого количества постояльцев — с пятью слугами его не устережешь, — и решили переселиться в более скромное помещение. Нам предложили снять внаем два домика, принадлежавших нашему знакомому генуэзцу торговому капитану Себастьяно Матаччини. Домики примыкали к его конюшням; он купил их и держал пустыми, дабы избежать соседства мавров, которые, как известно, очень шумно справляют свои праздники, — он же, как всякий купец, страдал немилосердной бессонницей. Как только мы туда перебрались, к нам потянулась вереница слуг Альдо Манучо и его друзей-соотечественников. Они несли стулья, горшки, кувшины, жаровни и кровати, благодаря чему наши жилища оказались прекрасно обустроены, и я радовался, что госпожа моя донья Хосефина будет спать в хорошей постели со всеми удобствами.
