— Ну конечно, я вижу город, Рубиньос, что же еще я могу видеть?
— Я не вижу Рима, господин стажер, — произнес радист.
— А что вы там видите, можно узнать?
— Галисию, господин стажер, я вижу свою родную Галисию. Башни собора Сантьяго-де-Кампостела, крепостные стены Луго, площадь Марии Питы, устье реки в Рибадео и остров Тоха. Заглядывая через перила, я как будто выхожу на балкон своего дома — и никакого Рима там нет.
— Рубиньос, так происходит потому, что вы смотрите вниз глазами, полными тоски. Уверяю вас, под нами находится Рим.
Я снова взглянул на город, утопающий в сумерках, и понял, что для человека, который не знает его так хорошо, как я, очертания его могут показаться чужими, незнакомыми. Ведь Рубиньос едва успел увидеть Рим днем и еще не привык к нему.
— А еще я чувствую запах моря и рыбы, — добавил он с грустью.
— Сколько вы уже в Риме?
— На прошлой неделе исполнилось десять месяцев.
— И сколько раз вы несли ночную вахту?
— Столько, что у меня уже режим сна сменился.
— Ну, в этом и состоит причина ваших видений.
— Вы так думаете?
— Человек, ведущий ночную жизнь, теряет ощущение реальности, потому что перестает видеть окружающее. Мир превращается в стену мрака, и нам остается лишь воображать его себе. А поскольку вы почти не помните этот город, так как редко покидаете стены академии, то и воскрешаете в своих фантазиях знакомые вам образы и запахи. Вы как бы проецируете фильм в темноте.
— Да, да, так и есть, я вижу фильм, — согласился Рубиньос и замер с открытым ртом от удивления.
В довершение сумятицы этой ночи, наполненной призраками, мне приснился Смит. Он стоял спиной ко мне у могилы Китса. И, словно молитву, повторял эпитафию, высеченную на доске: «Здесь лежит тот, чье имя было написано водой». Я тронул его за плечо, чтобы дать ему понять, что пришел. Он повернулся ко мне лицом, и я увидел, что у него нет рта, хотя я ясно слышал его голос. Затем Смит процитировал фрагмент стихотворения Китса[23]:
Мой дух, ты слаб. Занесена, как плеть,
Неотвратимость смерти над тобою.
В богоподобной схватке с немотою
Я слышу гул: ты должен умереть.
Орлу не вечно в синеву смотреть…
— Вы солгали мне: вы сказали, что никакой опасности нет, и вот теперь вы мертвы, — упрекнул я его.
— Все мы хотим быть не такими, какие мы есть, у всех внутри скрыта мятежная душа, поэтому жить — опасно, — ответил он.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил я.
Смит улыбнулся мне так, что глаза его сузились, а щеки расплылись в стороны:
— Ответ на ваш вопрос — да, оно того стоило. А теперь не теряйте больше времени и возвращайтесь к своим делам.
Я проснулся испуганный, весь в поту, словно долго-долго бежал, пытаясь скрыться от настигающих меня образов.
13
Отношения Монтсе с принцем Чимой Виварини вызывали во мне тягостное чувство: в те дни их встречи стали особенно частыми. На протяжении последних нескольких недель Монтсе променяла шпионскую деятельность на звуковое кино, наряды, ужины при свечах и ночные прогулки по самому романтичному городу в мире. Так что мне оставалось лишь искать на ее лице следы происходящего. Удивительно, как много может сказать движение глаз или губ о состоянии души человека. Даже если он старается скрыть свои чувства. Именно так и поступала Монтсе: она стремилась не проявлять своей тревоги и волнения. Но иногда у нее дрожал подбородок, ноздри расширялись больше обычного или глаза блестели, словно драгоценные камни, — и я знал, как следует толковать эти знаки. Они были ярким свидетельством ее любви.
Я встречался с ней только за завтраком (благодаря содействию Юнио она стала ходить на курсы библиотечного дела в Палаццо Корсини, и это занятие отнимало у нее большую часть дня), и в это время она делилась с матерью и доньей Хулией новыми подробностями своих отношений с принцем. Она делала это безотчетно и ненамеренно: например, пересказывала сюжет фильма, который смотрела накануне вместе с Юнио. Я до сих пор помню названия некоторых из этих картин (обычно это были мелодрамы). Например, «Под Южным Крестом» режиссера Гвидо Бриньоне. Очевидно, Монтсе была погружена в схожие переживания: когда человек открывает достоинства нового мира, не обращая внимания на недостатки. Для нее свидания с принцем стали приобщением к взрослой жизни.
Потом разговор переключался на туалеты: какое платье Монтсе следует надеть вечером. Сеньор Фабрегас сдержал свое обещание, и гардероб его дочери пополнился новыми нарядами. К ним добавились костюмы и платья, которые другие обитательницы академии предоставляли в ее распоряжение. Столовая тут же тонула в море непостижимых для меня слов: басон, бейка, блонда, блузон, волан, вырез, вытачка, гофрированный, двойной рукав, кардиган, крючки, напуск — и так далее, до конца алфавита. Я использовал это время, чтобы по лицу Монтсе угадывать состояние ее души, потому что в такие моменты она расслаблялась, бдительность ее притуплялась.
Я стал искать убежища на террасе. Я поднимался туда за полчаса до наступления сумерек, когда свет tramonto[24]становился совсем слабым и покрывал город золотистой патиной, через мгновение сменявшейся радужным сиянием сначала коричневатого оттенка, а потом фиолетового. Умирающий день в агонизирующем городе. Мне нравилось смотреть, как Рим растворяется у меня на глазах, словно прекрасный сон, а когда очертания его становились размытыми и призрачными, мои глаза начинали рисовать в окрестной мгле фантастические фигуры. В сумраке здания словно приходили в движение. Церкви будто плыли над окружавшими их оградами, пространство между башнями и куполами наполнялось мраком, громадная мраморная глыба памятника королю Виктору Эммануилу превращалась в саван грозного привидения, а храмы и развалины на Авентинском, Палатинском и Капитолийском холмах, днем гармонично возвышавшиеся над местностью, сливались с горизонтом, и начинало казаться, что он тоже высечен из камня. В такие мгновения мне представлялось, что истинная драма Рима — не в том, что он — Вечный Город, а именно в том, что он обречен существовать вечно. Такие писатели, как Кеведо, Стендаль, Золя или Рубен Дарио воспевали его упадок и пророчили его исчезновение, не учитывая того обстоятельства, что проклятие Рима — всегда, в том или ином виде, жить в огромном мире воспоминаний.
И вот однажды произошло событие, показавшее, что земля под ногами Монтсе не столь тверда, как ей казалось. Собственно, я даже пришел к выводу, что она совершенно не представляет себе, по какой именно земле ходит.
В один прекрасный день я обнаружил ее на террасе, на том месте, откуда я обычно любовался городом, в обществе Рубиньоса, который в довольно туманных выражениях пытался объяснить ей, как обращаться с биноклем.
