Пол долго обмозговывал это сообщение и, отходя ко сну, уже начал робко надеяться, что история с шоколадом — как раз то, что нужно. Во-первых, от снятия запрета прежде всего выиграет фабрика «Кэдберри» в Борнвилле, пригороде Бирмингема, а значит, Пол прилюдно порадуется за свой родной город, где к нему часто относятся с подозрением и плохо отзываются о нем в прессе. Далее, это была позитивная история о продукте, столь любимом в Британии, и партийное руководство несомненно проникнется благодарностью к Полу за то, что он затронул эту тему. (Вряд ли бы он добился такого же отклика, если бы рассуждал о досадной заварушке в Лонгбридже.) Выходит, все, что от него требовалось, — придумать «шоколадную» шутку и суметь ввернуть ее в ходе передачи.
— Ну и как твои дела? — поинтересовалась Мальвина на следующий день, когда они сели в такси в центре Лондона, запруженном машинами, и двинулись со скоростью улитки по направлению к Саутбэнку.
— Пока не очень, — вздохнул Пол. — Единственное, что пришло в голову… кажется, у лондонских кокни в старину бытовало такое выражение… «я ква-ква».
Мальвина сурово кивнула.
— Что оно означает? — спросил Пол.
— «Я за».
— Вот так я и скажу. — Мальвина уставилась на него, и Пол добавил: — Это будет каламбур, понимаешь. Каламбур со словом «какао».
— Ага. — Она снова кивнула. Казалось, Мальвина с необычайной тщательностью обдумывает его слова. — И когда ты собираешься это сказать? То есть, как ты… вплетешь эту фразу в ткань передачи?
— Когда речь зайдет о решении Евросоюза и кто-нибудь из гостей спросит: «А вы, Пол, любите британский шоколад?» Тогда… — он запнулся, теряя уверенность под неподвижным взглядом Мальвины, — тогда я… скажу…
— Насколько мне известно, — произнесла Мальвина, выдержав паузу, — у них в студии есть специальные райтеры, которые сочиняют шутки. Они могут снабдить выступающего шпаргалкой, если возникнут трудности.
Пол обиженно отвернулся к окну.
— В контексте это будет смешно, — пробурчал он. — Вот увидишь.
И теперь, сидя на стуле в гримерной, он продолжал обкатывать в уме свою шутку. Предыдущие два часа, которые он провел, репетируя и неловко беседуя ни о чем с другими участниками передачи, не успокоили Пола, он только еще сильнее разнервничался. Он не понимал людей в студии, не умел говорить на их языке и даже не мог в половине случаев определить, когда они шутят, а когда серьезны. Ему выдали список вопросов, призванных разжечь телевизионную перепалку, и он с тревогой отметил, что проблема продажи в Европе британского шоколада в списке вовсе не фигурирует. Он указал на это упущение одному из продюсеров, заодно испробовав на нем свою находку «я ква-ква», — наградой ему было лишь недоуменное молчание.
— Он просто проигнорировал меня, — пожаловался Пол Мальвине. Она сидела рядом с ним, пока он дожидался перед ярко освещенным зеркалом возвращения гримерши, которую позвали к телефону. — Только посмотрел на меня и пошел дальше.
— Жаль, что он меня не проигнорировал, — сказала Мальвина. — Всю репетицию он пытался зажать меня в углу. Мало ему было моей матери.
— Ты ведь знаешь, отчего эти люди так себя ведут, да? — Пол наклонился к ней, понизив голос до шепота: — Они все на наркотиках. — Взглядом он указал на большую чашку с белым порошком, стоявшую на полке. — Мне тоже предлагали. И не кто-нибудь, а гримерша. Совсем обнаглела. Спросила: «Как насчет этого, мистер Тракаллей?» Можешь себе представить? Согласись я, она бы потом разболтала обо всем газетчикам. Это похоже на подставу, не находишь?
Мальвина поднялась с целью исследовать содержимое чашки. Окунула палец в порошок, облизала и скорчила гримасу.
— Пол, уймись, ладно? Это обычная пудра, и только. Ее накладывают на лицо, чтобы скрыть пот.
— А.
Зазвонил его мобильник, и, пока Мальвина отвечала, он опять принялся мысленно обкатывать свою шутку. Ему она казалась не менее смешной, чем дурашливые полеты фантазии капитана его команды (популярного телевизионного комика) или притворное мошенничество в счете игрока противника (ушлого редактора сатирического журнала). А кроме того, публика должна узнать о столь значительном событии. Шоколад интересует всех, а «Кэдберри» — крупная британская компания.
В этот момент Мальвина похлопала его по плечу и передала трубку:
— Поговори с этим парнем. Филип Чейз. Из «Пост».
Имя журналиста показалось Полу незнакомым и — припомнив разговор, состоявшийся у них с Мальвиной неделю назад о том, что пора бы начинать добиваться известности в Америке, — Пол схватил трубку и возбужденно проорал:
— Привет, Вашингтон!
— Это Филип Чейз, — раздался слегка гнусавый голос. — Из Бирмингема. Америкой тут и не пахнет, как ни жаль тебя разочаровывать. Я говорю с Полом Тракаллеем?
— Верно, — немедленно сменив тон на официальный, ответил Пол.
Филип напомнил, что они вместе учились в школе, — информация, которая в данный момент была Полу абсолютно неинтересна. Он сказал Филипу, что должен вот-вот записываться в телевизионной передаче, — информация, которая почему-то совершенно не увлекла Филипа. Чувствуя, что Пол не настроен на продолжительную беседу, Филип спросил, что он думает о вчерашних известиях из Бирмингема. Пол, чьи мысли были целиком заняты экспортом шоколада, а вовсе не сокращением рабочих мест в автомобильной индустрии, ответил, что это хорошая новость для промышленности, хорошая новость для Бирмингема и хорошая новость для всей страны. На другом конце провода ошарашенно замолчали: Филип явно не ожидал столь краткой и исчерпывающей формулировки.
— Правильно ли я тебя понял, Пол? Ты говоришь, что приветствуешь эти перемены?
Бросив лукавый взгляд на Мальвину, Пол сделал глубокий вдох и произнес — громко, насколько мог, и безбожно коверкая выговор простонародья:
— Я ква-ква! — Затем уже своим обычным голосом — пусть в нем и слышалась дрожь, которую Пол от волнения был не в силах унять, — добавил: — Можешь меня процитировать!
После чего уже стало абсолютно неважно, сумеет ли он ввернуть свою шутку на записи передачи или нет.
* * *
В Кеннингтон они вернулись на машине с водителем, куда более комфортабельной, чем городское черное такси. Сиденья, глубокие и мягкие, были обиты каким-то приятным на ощупь кожзаменителем, волнующе шуршавшим каждый раз, когда по нему скользили черные колготки Мальвины. Через равные промежутки времени уличные фонари освещали ее лицо янтарным блеском. Сидя рядом с ним, Мальвина то подавалась вперед, то откидывалась назад, подчиняясь запретительно-побудительной деятельности светофоров, установленных, казалось, через каждые несколько ярдов. Мысли Пола путались — после записи он залпом выпил водки в комнате для гостей. Он пребывал в приподнятом и даже восторженном настроении, полагая, что его первый контакт с шоу-бизнесом прошел успешно. (То есть не закончился полной катастрофой.) Ему хотелось сказать, как он благодарен Мальвине, девушке, твердо державшей его сторону, приглаживающей все шероховатости и вмешивающейся, всегда уместно и по делу, когда он пытался общаться с этими непонятными типами из СМИ. Девушке, которая перезвонила Филипу Чейзу — стоило Полу осознать, какой чудовищный промах он совершил, и облиться потом, как его позвали в студию (будут ли эти панические струйки заметны на экране?), — и в считанные секунды разрешила проблему, объяснив, что на самом деле Пол имел в виду; с ее подачи ситуация обрела характер забавного недоразумения. И как только он справлялся без нее раньше? И что будет, если она его покинет? Ему хотелось обнять Мальвину, но ее хрупкая, подтянутая фигурка — всегда напряженная, никогда расслабленная, — возбраняла этот жест. Поцеловать Мальвину ему тоже хотелось. Возможно, до этого еще дойдет. А пока он лишь спросил:
