— Я подумала про тебя, едва услышала об этой бедной девочке. Как твоя мать?
Я наклонилась, заглядывая в кухню, чтобы проверить, пусто ли там.
— Я ее еще не видела. Сегодня утром мы не встречались. Я даже не знаю, известно ли ей о случившемся.
— Лучше не расстраивать ее, если она не знает. — Голос у тети Люси звучал встревоженно. — Не знаю, как она отреагирует. Я не могла поверить, когда увидела в новостях. Где ее нашли… это очень близко от вас, да?
— Да, — ответила я, и на глаза у меня невольно навернулись слезы. Я прокашлялась. — Дженни училась в Эджвортской школе. Она была одной из моих учениц, тетя Люси. — «О, и кстати, это я нашла ее тело», — добавила я про себя, но не смогла произнести эти слова вслух.
Тетя ахнула.
— Я и не представляла, что ты ее знаешь. Какой ужас. Твоей маме будет только хуже от этого.
Я с силой сжала трубку, и пластик протестующе затрещал. Я отмела три первых ответа, пришедших мне в голову, на том основании, что они слишком обидели бы мою бедную, исполненную благих побуждений тетю. Ее вины тут не было. Мы все потратили много времени, переживая из-за того, как и что воспримет мама, вовлеченные в ее эмоциональную орбиту громадным притяжением жалости к самой себе. Мне хотелось наказать тетю Люси, ведь она думала только о маме, а не о Шефердах, подругах Дженни или хотя бы обо мне. Но я этого не сделала. В итоге мне удалось убрать из голоса большую часть раздражения, когда я чуточку натянуто ответила ей:
— Конечно, я не скажу ничего, что ее расстроит. У меня и в мыслях не было упоминать об этой связи.
Последовала крохотная пауза, прежде чем тетя Люси снова заговорила, и я почувствовала себя мерзавкой. Она достаточно хорошо меня знала и заметила мое раздражение, даже если и не догадывалась о его причинах. Не этого она заслуживала.
— Как мама в последние дни?
— Да почти так же.
В трубке сочувственно и озабоченно свистнули, и я улыбнулась про себя, представляя тетю Люси, которая сидит на краю своей кровати, более низенькая копия мамы, но с безупречной прической и макияжем; я полагала, что она, возможно, и спит с накрашенными глазами. Она всегда звонила из спальни, стараясь не мешать дяде Гарри. Он любил свой покой. Иногда я думала, не по этой ли причине у них нет детей, а может быть, просто не получилось. Спросить я никогда не осмеливалась. Но это означало полную свободу быть для меня чудесной тетей, а иногда даже и матерью.
— Тебе все это нелегко, да? — спросила теперь моя милая тетя, и, как обычно, я мгновенно утешилась.
— Честно говоря, я мало ее вижу. Держусь на расстоянии.
— Ты больше не думала о переезде?
Я закатила глаза. Какое классное предложение, тетя Л. Спасибо, что подумали об этом.
— Не думаю, что сейчас наилучшее время для этого, учитывая все происходящее.
Тетя Люси фыркнула.
— Если ты будешь ждать подходящего момента, то никогда не уедешь. Всегда найдется основательная причина, которая помешает. Но на самом деле единственное, что тебя там держит, ты сама.
Добрая старая тетя Люси осуществляет миссию по спасению последнего из выживших в семейной катастрофе. Это она побудила меня взять мамину девичью фамилию вместо Барнс, чтобы защититься от праздного любопытства и домыслов; в последний год учебы в школе она снабжала меня стопками университетских проспектов и следила за подачей заявлений. Она сделала все, что оказалось в ее власти, стараясь удержать меня от возвращения домой и жизни с мамой после получения степени и учительской квалификации. Но я была в ответе, что бы там ни говорила тетя Люси.
Я вздрогнула и обернулась на шум, раздавшийся у меня за спиной. Наверху лестницы стояла моя мать. И слушала.
— Мам! — воскликнула я, мысленно прокручивая свои реплики в разговоре, насколько могла их вспомнить, проверяя на возможное оскорбление.
— Тебе надо это изменить, Сара. Забудь о ней, — щебетала тетя Люси, не совсем успевая за тем, что происходило на моем конце провода. — Я очень люблю твою мать, но она взрослая женщина и ей жить с теми решениями, которые она принимает. Тебе же нужно устроить свою жизнь, ты не можешь допустить, чтобы она взяла у тебя и это. И для нее плохо жить там в… э… мм… музее. Я говорила, что ей следует переехать сюда, начать новую жизнь. Я бы за ней присматривала, ты знаешь. Она бы в мгновение ока встала на ноги.
— Э… нет, тетя Люси… — начала я, не сводя с мамы взгляда. Она стояла босая, в ночной рубашке, в древнем, проеденном молью кардигане.
— Люси! — Пошатываясь, мама стала спускаться ко мне, протянув руку к телефону. — Я хотела с ней поговорить.
Взгляд у нее был не совсем сфокусированный, блуждал из стороны в сторону, и я догадалась, что она уже выпила несколько порций спиртного, но держалась вполне прилично. Я передала ей трубку и поднялась, пробормотав, что пора приготовить ужин. По пути на кухню я услышала ее слова:
— О, Люс. Ты видела новости? Просто не знаю, как я это переживу.
Я очень тихо закрыла за собой дверь и остановилась в центре кухни. Я непроизвольно сжала кулаки и сейчас же заставила себя распрямить пальцы и подождала, пока хорошая дочь в моей голове не отговорит плохую от намерения разнести кухню вдребезги. Нечего было и ждать, будто мама подумает сначала о Дженни и ее родителях. Разумеется, как и все остальное, это касалось только ее.
Кончилось тем, что на ужин я приготовила бобы на тостах. В холодильнике оказалось практически пусто. Придется пойти в магазин, вынуждена была заключить я, выбрасывая пучок вялого, пожелтевшего сельдерея и пакет помидоров, превратившихся в жижу, но прямо сейчас это мне представлялось не под силу. Я обошлась тушеной фасолью. Возможно, к счастью, поскольку обе мы не особенно проголодались. Я ковырялась в ней, закаменевшей в мутном густом соусе с черными точками там, где она у меня пригорела в кастрюле. Я немного отвлекалась, пока разогревала ее, что вполне понятно. Мама даже не притворялась, будто ест. Она просто сидела, уставившись в пространство, пока я не решила, что ужин окончен и не взяла ее нетронутую тарелку.
— Иди посмотри телевизор, мама. Я вымою посуду.
Она прошаркала в гостиную. Не успела я повернуть кран, как услышала с ревом оживший телевизор на середине какой-то глупой рекламы. Ей было не важно, что идет. Просто это занимало ее, пока она принимала свою ежедневную дозу калорийного питания в жидком виде.
Мытье посуды являлось легкой формой терапии; ни о чем конкретно не думая, я трудилась над грязной кастрюлей, пока не удалила все до единого следы томатного соуса. Без особой на то причины я чувствовала себя на грани нервного срыва. За кухонным окном сад начал терять очертания, растворяясь в темноте. Вечер был перламутровый, в голубых и пурпурных тонах, тихий и безмятежный. Невозможно вообразить, что сутки назад я находилась в центре бурных событий, полицейские слушали то немногое, что мне стало известно, словно я, и только я, знала тайну раскрытия дела. Невозможно примириться с фактом, что все мы прибыли в лес слишком поздно, и розыск убийцы Дженни представлялся жалким второсортным делом по сравнению с тем, чтобы найти ее живой. Я вытерла руки кухонным полотенцем и вздохнула, почувствовав себя совершенно подавленной. Потому ли, что находилась в стороне, где, если честно, и хотела оставаться, или вследствие эмоционального потрясения в предыдущий день, сказать я не могла. Да и чего вообще я хотела? Новой возможности поспорить с сержантом Блейком? Еще одного момента славы? Знания дела изнутри? Мне требовалось преодолеть себя и наладить свою жизнь, какой бы скучной ни была подобная перспектива.
