— Как же вы намерены действовать? — сурово спросил Иосиф.
— Об этом не беспокойся! — Заверил Борис. — Все продумано. Иван окажется в таком положении, что ему придется выполнить наши законные требования.
— Вот ведь как интересно, — сказал Иосиф, — кажется, ты не хочешь раскрыть мне ваши планы. Бояться меня тебе нечего, стало быть — стыдишься? Что-то в них не по совести, а? Послушай, князь, скажу прямо и ясно: я дам вам благословение на защиту ваших исконных прав, но чтобы это честное дело не превратилось в братоубийственную войну и разорение всей земле, я должен знать о каждом — слышишь, князь, — о каждом вашем шаге! Я также должен быть уверен, что вы во всем будете следовать моим советам. Лишь в этом случае я могу с чистой душой молить Господа об успехе вашего дела.
— Но, преподобный, — у меня нет от тебя никаких секретов! Ты знаешь обо всем!
— Так ли? — неожиданно резко спросил Иосиф.
— Ну-у-у… Разве, может, какие-нибудь мелочи, — смутился Борис.
— А письмо королю Казимиру — это тоже мелочь?
Князь Борис Волоцкий покраснел до ушей.
— Я просто не успел сказать, — начал было оправдываться он, и вдруг поразился: кроме Андрея, Лыко и трех отправленных в Литву людей никто об этом не знал. — Но… Откуда тебе известно?
— Мне многое известно, — холодно отвечал Иосиф, — и я упомянул об этом письме лишь для того, чтобы показать тебе: все, сделанное без благословения Господня, не приносит успеха. Двое из посланных тобой людей погибли на рубеже, а письмо едва не попало в чужие руки.
Пройдет еще много лет, прежде чем Иосиф изложит на бумаге свою теорию о «коварстве Божьем», но, возможно, ее основы рождались уже сейчас.
Князь Борис побелел, как снег, и прошептал:
— Это невозможно! Откуда тебе известно, что они погибли на рубеже, если они могли достичь его лишь вчерашней ночью! Ни один гонец не успел бы донести эту весть!
— Господу Богу не нужны гонцы! — ответил Иосиф, и от его голоса по телу князя Бориса побежали мурашки.
Со двора донеслись удары колокола.
— Прости, князь, — сказал Иосиф. — Мне пора идти. А ты подумай обо всем, что я сказал.
На прощанье он осенил князя крестным знамением, и тот почтительно поцеловал холодную белую руку Иосифа.
Спустя три дня в Волоколамск прискакал Зайцев. Он сразу отправился к Оболенскому-Лыко, и вместе они поспешили в терем князя Бориса, чтобы сообщить ему скверные новости.
Узнав обо всем, князь был совершенно потрясен чудесным провидением Волоцкого игумена. Иосиф стал казаться ему каким-то святым кудесником.
Однако, то что произошло, серьезно обеспокоило князя.
Пытаясь справиться с суеверным трепетом, он начал лихорадочно размышлять, что делать дальше. Если письмо полностью не сгорело в огне, и великий князь обо всем узнает — не миновать беды… Правда, все можно свалить на Оболенского — ведь это были его люди, но тогда уж точно придется выдать любимого боярина на смерть великому князю, и мысль об этом возмутила Бориса. И в ту минуту, когда он вспомнил вчерашние слова Иосифа и решил немедля обратиться к нему за спасительным советом, вошел дворецкий и доложил, что из монастыря прибыл монах с письмом от игумена.
Князь Борис лихорадочно сломал печать и развернул послание. Иосиф писал:
«… Господь подсказал мне, что ты нуждаешься в помощи, и я подумал, что мой скромный совет может тебе пригодиться. У тебя есть маленькое сельцо Быково. Мало кто помнит, что оно твое, потому что окружено со всех сторон землями, принадлежащими великому князю. Пожалуй этим сельцом князя Оболенского-Лыко и пусть он немедля отправляется туда, да сидит там тихо. Если великий князь, получив сообщение о событиях на Угре, пошлет людей, чтобы схватить его, никому не придет в голову искать боярина среди земель самого государя…»
Борис перекрестился и облегченно вздохнул, окончательно убедившись в чудесной прозорливости игумена Иосифа.
Через час боярин Оболенский-Лыко начал готовиться к отъезду в свое новое владение, а князь Борис заторопился в монастырь, чтобы покаяться в грехах, помолиться о спасении души и получить благословение на грядущие дела: согласно предварительной договоренности с Андреем Большим, он должен был через два дня выехать к нему в Углич, чтобы совместно разработать план дальнейших действий против их старшего брата.
Когда князь Волоцкий выезжал за ворота своего терема, все вокруг потемнело, холодный осенний ветер внезапно прекратился, и в наступившей тишине плавно и бесшумно с неба посыпались первые снежинки…
А в Бахчисарае было по-прежнему тепло, и высокие минареты устремлялись в безоблачное небо той чарующей и невыразимой голубизны, которую можно увидеть только в Крыму.
Крымский хан Менгли-Гирей-ибн-Хаджи-Гирей, верный друг и союзник великого московского князя Ивана Васильевича, только что получил тревожное известие.
Одетый в свой обычный наряд для официальных приемов — темно-синий кафтан, расшитый золотом и подпоясанный красным кушаком, поверх него — красный кафтан, на голове низкая татарская шапка, отороченная дорогим мехом, на ногах сапоги из красной кожи, худощавый с тонкими бровями и слегка раскосыми глазами, с усами и широкой, окладистой, на зависть многим татарам, бородой, тридцатилетний хан сидел на низком, обитом красным бархатом стульчике у фонтана в самом центре ханского дворца, и выслушивал донесение своего доверенного посланника и тайного агента Сафат-мурзы, только что вернувшегося из Московского княжества.
Сафат, по нелепой случайности угодивший этой весной в плен к князю Семену Бельскому и несколько месяцев томившийся в темнице замка Горваль, где он при весьма печальных обстоятельствах подружился с московскими дворянами Медведевым, Бартеневым, и Картымазовым, также попавшими в эту темницу, откуда их всех освободил Антип со своей бандой лесных разбойников, расставшись с новыми друзьями после боя на Угре, отправился в Касимов к жившим под покровительством Ивана Васильевича братьям хана Менгли-Гирея, Нур-Дуалету и Айдару, к которым он, собственно, и направлялся до столь неудачной встречи с князем Семеном.
Выполнив необходимые поручения, он возвращался обратно, чтобы доложить обо всем, что увидел и узнал своему хану, считавшему его уже погибшим, когда вдруг в степи, под небольшим селеньицем, именуемым Курск, встретил целый отряд хорошо вооруженных отборных воинов хана Ахмата, который направлялся в сторону Москвы.
— … Мне удалось ночью выкрасть одного из этих отборных воинов, — рассказывал Сафат Менгли-Гирею, — и прежде, чем я перерезал ему горло, он рассказал мне, что будущим летом или осенью готовится крупный поход Ахмата со всем его войском на Москву, которая отбилась от рук и уже четыре года не платит им дани. А сейчас его сын Богадур-Султан с лучшей сотней едет на Угру, чтобы разведать места для переправ и определить направление основного удара.
Менгли-Гирей слушал очень внимательно. Хан Ахмат — его злейший враг, и если дело дойдет до настоящей, полнокровной войны, он, конечно, не останется в стороне.
