Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
Рассказ о Фанете и Мотыльке на этом завершился.
Свасория шестая
Фламин Пелигна
I. Гней Эдий Вардий, как ты понял, внешне был малопривлекательным человеком. К тому же он часто потел, у него на губах иногда пузырилась слюна, изо рта шел неприятный запах, особенно когда он приближал свое лицо к лицу своего собеседника, а он любил это делать.
Но в своем восхищении Пелигном, в той нежности и в том пиете, с которыми он о нем рассказывал, Вардий был поистине великолепен! Порой он казался чересчур выспренным, иногда — слишком откровенным, подчас — чуть ли не безумным. Но его выспренность, откровенность и безумие передавались тебе, охватывали и заражали. И ты забывал о том, что он кругленький, толстенький и потный. И слушал его как замечательного оратора, нет, как жреца, творящего славословия герою, демону, божеству.
Я знаю, у тебя, Луций, такие люди вызывают раздражение и брезгливость. Я сам часто ощущал к Вардию не то чтобы брезгливость, а скорее испытывал неудобство, иногда беспокойство и даже досаду оттого, что рядом с ним нахожусь, что он меня своими влажными глазками ощупывает и своими горячими пальцами ко мне прикасается.
Но стоило ему заговорить, начать рассказывать, воспевать своего ненаглядного…
Прости, Луций, мысль у меня сейчас скачет. И я, с твоего позволения, отпущу поводья, чтобы немного передохнуть от последовательности…
II. На шее Гней Эдий носил золотой медальон с изображением Амура. У медальона была потайная пружина, и когда на нее нажимали, крышка с изображением Амура откидывалась, а под ней в углублении оказывался портрет Пелигна. Вардий иногда проделывал эту операцию у меня на глазах и, с обожанием глядя на портрет, беззвучно шевелил губами, словно молился…
У Вардия было множество перстней и колец с драгоценными камнями. Он их все время менял. Но на безымянном пальце левой руки — том самом, про который медики говорят, что он ближе других к сердцу, — на этом пальце Вардий носил простенькую, дешевую медную печатку со стершимися инициалами, которую никогда не снимал. И однажды, заметив, что я с удивлением эту безвкусицу разглядываю — представь себе, справа от печатки сверкал на солнце массивный перстень из желтого аравийского золота, а слева притягивал взор и заманивал в свою таинственную глубь величественный парфянский или индийский изумруд! — заметив мое недоумение, Вардий бережно погладил медяшку и, сладко сощурившись, прочел стихи. Вот эти:
Если б своим волшебством в тот перстень меня обратила
Дева Ээи, иль ты, старец Карпафских пучин,
Стоило б мне пожелать коснуться грудей у любимой
Или под платье ее левой проникнуть рукой…
Во второй раз, вроде бы совсем не к месту, посреди рассказа он вдруг стал жадно целовать этот перстенек и следом за этим продекламировал:
Или печатью служа для писем ее потаенных, —
Чтобы с табличек не стал к камешку воск приставать, —
Я прижимался б сперва к губам красавицы влажным…
А в третий раз, брезгливо свинтив с пальцев два драгоценных кольца, принялся задумчиво оглаживать медную печатку и сказал: «Это сокровище мне досталось в наследство от Пелигна. Он некогда воспел его во второй книге своих элегий»…
III. У Вардия была богатая библиотека. Но в ней не было ни одного сочинения На… — прости, чуть не проговорился и не выдал тебе его природного имени. Все его произведения, роскошно оформленные, хранились в отдельном помещении, которое Вардий именовал «святилищем Пелигна». Гней Эдий утверждал, что владеет полным собранием его сочинений, что его новые элегии и послания, которые он создает в Гетии, прежде чем они попадают в Рим, доставляются ему, Вардию.
На самом видном месте среди книг красовался серебряный футляр, в котором на тончайшем фиатирском пергаменте, расшитом мельчайшим бисером, были каллиграфическим почерком начертаны стихи. Вардий на моей памяти лишь однажды к нему притронулся, извлек и развернул пергамент со жреческим благоговением и с осторожностью ювелира, долго его созерцал, затем прослезился и шепотом вслух прочел:
Другу, которого знал чуть ни с мальчишеских лет
И через всю череду годов, прожитых бок о бок,
Я, как брата брат, преданным сердцем любил.
Сверстник мой, поощрял ты меня, как добрый вожатый,
Только я робкой рукой новые взял повода…
«Боги! — воскликнул Вардий, смахивая слезы. — И он меня называет вожатым! Как же он любит меня! Как же его я люблю!»… Не думаю, что Вардий заранее приготовил для меня это восклицание. Но получилось, однако, стихами…
Помимо книг в святилище Пелигна на высоком мраморном постаменте стоял бюст поэта с обозначением его личного, родового и семейного имени.
Слева горел факел. Справа висели лук и колчан со стрелами.
Когда мы входили в святилище, Вардий непременно воскурял ладан.
IV. В тринадцатый день до апрельских календ Гней Эдий торжественно отмечал день рождения Пелигна, день его гения. Я был приглашен на дневную трапезу, потому как вечером собирались знатные люди города, и мне среди них было не место. Вардий извлек из подвалов бутылку формийского вина и обратил мое внимание на печать. «Видишь, Гирса и Панса, — сказал он. — Они были консулами того великого года, когда на свет появился Пелигн. Мы пьем вино ему современное…»
V. Вот, снова скакнула мысль, и я подумал: он знал наизусть все стихи Пелигна. Но, как я скоро заметил, не считал его великим поэтом, предпочитая его стихам Вергилия, Горация, Тибулла и даже Проперция, которых, кстати сказать, тоже свободно цитировал, в пергаменты и папирусы не заглядывая.
Пелигн был для него — нет, не поэтом, а великим Любовником, чуть ли не самим Амуром. Вернее, неким почти демоническим человеком, в которого в разные года, на разных станциях вселялся то Фатум, то Фанет, то Приап, то Протей…
А он, Вардий, был при нем словно Пилад или Патрокл. То есть как Пилад повсюду следовал за Орестом, как Патрокл во всем содействовал Ахиллесу, так и он, Гней Эдий, еще в школе встретившись с Пелигном, решил посвятить себя своему великому другу, став его верным спутником, преданным соратником, интимным поверенным во всех его любовных делах. «Ибо истинный талант Пелигна, — однажды признался мне Гней Эдий, — его почти божественное величие — не в поэзии его, как считают некоторые, и не в стремлении к свободе, как полагают другие. Более великими поэтами, чем он, были Вергилий и Гораций. Свободой упивались и жизнью за нее расплатились Корнелий Галл и Юл Антоний. Но доблестного солдата Амура, бесстрашного соратника Купидона, прославленного воина Эрота, преданного каждой каплей своей крови и до последнего дыхания раба Венеры — таких божественных влюбленных не было, нет и не будет, наверное. И тут ему Тибулл и Проперций, провозгласившие себя рабами и воинами любви, даже в подметки не годятся! Вергилий же и Гораций, я тебе прямо скажу, по сравнению с влюбленным Пелигном, вообще выглядят унылыми карликами!»
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 116
