Я связал ее лодыжки и запястья.
— О-о-о, — выдохнула она.
Она связана и теперь похожа на индюшку, ее ягодицы разведены. Я сбросил одежду. Подошел ближе. Пушка заряжена.
Стон: «Не так!»
— Именно так, — прошептал я.
Узкое отверстие расширилось. Мышцы сжались. Я завоевал эту стерву. Пробил ее оборону. Кровавые капли на белом шелке. Крики сменились тишиной.
Я начал одеваться. Она зарыдала. Ее голос исполнен мольбы:
— Развяжи меня… пожалуйста, Чезаре. — Она — сама нежность. Расчетливая нежность.
Я запер за собой дверь. Тихо рассмеялся. В коридор донесся ее вопль:
— Ты, ублюдок! Вернись! УБЛЮДОК! Освободи меня!
22 декабря 1499 года
Дым свечей и скрип пера. Вечер в моем кабинете. В мерцающих отблесках передо мной — лица моих слуг, офицеров, секретарей и шпионов.
— Когда мы отправимся дальше, вы останетесь здесь, — сообщил я Рамиро. — Вы останетесь править Имолой. Я хочу, чтобы вы навели тут порядок, укрепили правосудие, дисциплину — любыми необходимыми средствами. Вы понимаете?
Он кивнул, улыбаясь:
— Да, мой господин.
Я отпустил его.
Следующий — Пинзоне, мой главный шпион. Прищуренный взгляд под темными сальными волосами.
— Вы будете работать с Рамиро да Лорка. В его подчинении. Держитесь рядом с ним. Следите за ним внимательно. Слушайте все. Записывайте. Докладывайте мне. Понятно?
— Да, мой господин.
Я отпустил его.
Следующий — Агапито, мой секретарь.
— Я хочу, чтобы вы сочинили одно ходатайство. Оно должно быть написано от имени одного из горожан. Адресуйте его…
Неожиданно с улицы донесся громкий шум. Удары кулаков по дереву. Брови Агапито удивленно поднялись. Я выглянул в окно — улицу заполнили солдаты. Пьяные и бунтующие. Проклятые швейцарцы.
Мы спустились по лестнице. Дверь открылась. Их командир заявил, что они хотят увеличения жалованья. Если я откажу им, то они уйдут. Чертовы наемники.
Но сейчас у меня нет выхода. Во дворце пятьдесят гвардейцев — на улице пять тысяч солдат. Я пообещал лучше кормить их и выдать более щедрое жалованье. В итоге они убрались.
Вдали начались вопли, появились клубы дыма. Вечернее небо вспыхнуло оранжевым заревом пламени. Я заставлю их поплатиться за это.
Я вызвал Микелотто. Моего самого преданного оруженосца. Изуродованное шрамом лицо, сломанный нос. Ладони размером с обеденную тарелку, кулаки как кувалды.
Я настрочил короткие письма французскому генералу и Вителлодзо. Скрутил эти послания и вложил их в могучие лапы Микелотто:
— Передайте им, чтобы срочно прибыли ко мне. Надо, чтобы к рассвету они подготовились к выходу на площадь.
Он понимающе кивнул и удалился.
— Это может быть интересно, — задумчиво произнес я, поворачиваясь к Агапито.
23 декабря 1499 года
Туманный зимний свет. Пустая рыночная площадь покрыта инеем. Я выехал вперед верхом на лошади. Передо мной пять тысяч пеших швейцарцев. Вокруг них — две тысячи французов. Их, в свою очередь, окружает большая итальянская кавалерия. Зрители — горожане Имолы. Испуганные. Отчаявшиеся.
Швейцарцы загудели, выкрикивая свои требования. Им хотелось больше денег. И хотелось немедленно. А если они не получат их — то сожгут дотла весь город.
Меня не тревожил вопрос денег, но бунт недопустим. Я должен показать швейцарцам, на чьей стороне сила. Должен проучить этих проклятых наемников.
Они продолжали скандировать. Стучали копьями. Их лица красны от гнева.
Я ответил им холодным жестким взглядом. В моих руках командирский жезл. Я опустил его, подавая условный сигнал. Тысяча французских лучников нацелили стрелы на швейцарцев.
Те заткнулись.
— А теперь послушайте меня, — грозно взревел я.
Мой громкий голос могли слышать все собравшиеся на площади. Не только французы. Не только кавалерия. Но и горожане Имолы, свесившиеся из окон или прятавшиеся за дверями домов.
— Вам будет заплачено, когда мы достигнем Чезены, и не ранее того. Если я решу продолжать пользоваться вашими услугами, то вы будете получать более высокое жалованье, которое мы оговорили вчера вечером с вашим командиром. Но предупреждаю вас: я больше не потерплю никаких бунтов. Если вы не согласны на мои условия, я отдам приказ лучникам атаковать вас. А также прикажу бить во все городские колокола. Здесь проживают двадцать тысяч горожан. Я дам им возможность отомстить вам за все совершенные против них преступления. Вы думаете, что они безоружны? Не стоит так глупо заблуждаться! У них есть кухонные ножи, есть топоры. У них есть косы и ломы. Они разорвут вас на куски и осквернят ваши останки. И они сделают это с гордостью и бесстрашием — потому что это ИХ город.
Я помедлил, обвел взглядом окна домов. Тишина. И через мгновение — ликующий рев. Угрожающие и радостные крики людей, прославляющие мое имя. Прославляющие их гордый город, призывающие к мести швейцарцам. Тем самым швейцарцам, от которых они в панике разбегались месяц тому назад. Могущество слова!
Я улыбнулся. Саднящая боль в горле. Руки предательски задрожали.
Я устремил пристальный взгляд на командира швейцарцев. Вопросительно поднял брови. Он согласно кивнул и процедил сквозь зубы:
— Все будет так, как вы приказали.
10
Флоренция, 26 декабря 1499 года
НИККОЛО
Переходя через Понте Веккьо, я услышал, как забрехали в боковых улочках бродячие собаки. Полночь уже миновала. Под мостом тихо журчала Арно. Пальцы мои замерзли, несмотря на кожаные перчатки. Моя голова нашпигована месивом сведений и цифр. Запах чернил начал преследовать меня. Я быстро прошел мимо нищих и бродяг, спавших на виа Питти. Возможно, река сегодня ночью все-таки замерзнет? Возможно, все эти люди умрут? Их смерть, по крайней мере, облегчит жизнь городскому управлению: меньше ртов кормить; больше хлеба для оставшихся в живых.
Я с облегчением достиг дверей нашего дома. Едва я вступил в прихожую, как спасительное тепло обволокло меня. Жар огня и запах подогретого вина. Мой отец, должно быть, опять занемог. Я зашел к нему в спальню: точно, он лежит, натянув одеяла до самого носа.
— Надеюсь, на сей раз тебя подкосила не чума, папа?
Он рассмеялся, закашлялся.
— Ты еще можешь шутить, Никколо, но, по правде говоря, последние дни я неважно себя чувствую. Боюсь, что для меня этот год будет последним.
— Ох, перестань! Ты еще, наверное, меня переживешь!
