– Я не женат, – заметил Дебрен, – то есть холост, Вильбанд… – Он осекся, но коли уж начал, следовало закончить. – Вильбанд, вероятно, тоже. Из сказанного следует, что нам полагается нормальная ставка. Правда?
– Неправда, – вывел его из заблуждения монах. – Моя задача как миссионера – планирование семьи. То есть забота о том, чтобы прежде всего образовалась семья, коя бы затем счастливо и обильно приумножалась. Как известно, девушки, совокупляющиеся до свадьбы, становятся матерями-одиночками. Чаще всего. Либо ограничиваются самое большее одним, ну, в крайнем случае тремя незаконнорожденными. Если, впрочем, ограничиваются, ибо они суть женщины, совершенно потерявшие моральный облик и по уши погрязшие в грехе, к тому же пользуются противозачаточными – обычно не действующими – средствами и не брезгуют абортами. Это чудовищное транжирство. Женщины должны рожать не меньше дюжины раз, хотя лучше бы – две дюжины. Конечно, большинство детишек умирают, прежде чем доживут до соответствующего возраста и на что-нибудь обществу сгодятся, но даже тех, которые выживают, остается много. И для этого Бог придумал родителя, сиречь мужа, коий всю эту ораву кормит. Таков был замысел Господень, и те, кто становится поперек, не могут рассчитывать на поддержку Церкви. А конкретно, – докончил он, – на воду по денарию за стакан.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – солгал Дебрен.
– Понимаешь-понимаешь. Я видел, как ты на тех девок в "Шелковой портянке" поглядывал. Только потому на второй-то этаж не помчался, что временно у тебя, как говорится, шиш в кармане, да вошь на аркане…
– Не только, – проворчал чароходец.
– Это ты о вши? Или, может, влюбился? – Ответа не последовало. Злой на себя и на других Дебрен отрезал от седла кусок веревки; стал привязывать к петле у бочки. – Так-так… Попал, значит. Ну, теперь-то уж о воде даже и думать не моги. Есть девка, есть мужик, у которого при виде ее ножки трясутся, а семья и дети где? Нету их. Потому что господину волшебнику сподручнее по экзотическим королевствам мотаться, радостями неженатого человека наслаждаться. А если тоска и мужицкие потребности прижмут, то бордельными шлюхами их подлечивать. Ну а коли денег не хватит, так зехениевой водой. – Дебрен молча проверил узел и подошел к тележке с другим концом веревки. – Что, может, скажешь, она не захотела иметь дело с таким вертопрахом? Дешевый фокус. Надо было завоевать солидное положение. У тебя неплохая профессия в руках, мог бы где-нибудь осесть, открыть мастерскую, поставить дом… Если же тебя тянет к более своеобразной любви, к таким утехам, как, к примеру, у Кожаной Аммы, – монах украдкой усмехнулся, – иди к гусятницам… – Чародей одарил его мрачным, как ночь, взглядом, но и на этот раз не раскрыл рта. – Ну что, попал? Ну да ладно… Во всяком случае, борделей хватает. Как и в любом городишке есть свой чародей, так и свой дом утех найдется. Поэтому не изобретай телегу, а делай то, что все. Женись, ребятишек наплоди, жену люби, а если скука одолеет, украдкой к Амме иди и попроси ее кожу на серенькое платьице сменить, а хлыст на оливковую ветвь…
– Что ты там привязываешь к самопыху? – перебил Вильбанд. Дебрен, стоявший перед ним с веревкой в руке, замер. – Обойдемся. Скажи лучше этому вруну, чтобы напиться дал.
– Вруну?! – возмутился монах. – Ты хочешь сказать, что я сам пью, а вам не даю?
– К палке, что ли? – Дебрен отдернул руку от шеста в форме руны "Т", беспомощно огляделся. – Но тут больше не к чему…
– Я пью, потому что мне нужно доказывать, когда меня спрашивают, не вредит ли эта вода, – раздраженно пояснил Зехений. – Не моя вина, что ученые объяснения до тупых голов не доходят, и каждый второй хитро спрашивает, пробовал ли я сам. Поэтому каждый раз за трапезой я эту дрянь пью, хоть предпочитаю пиво и вино, как всякий цивилизованный человек.
– Не к палке, а к движителю, – фыркнул на магуна Вильбанд. – Палкой-то гусятницы волков от гусей отгоняют, когда миленок на стороне гуляет. А это – движитель. Приводной рычаг, заменяющий силу рук…
– Оставьте в покое гусятницу, – не выдержал Дебрен и поднялся на ноги, тыча в безногого концом веревки, – которая всего-то один раз в жизни в позаимствованное платьице переоделась… Она такая же гусятница, как я…
Договорить он не успел. Во-первых, потому что все трое, включая мула, с интересом поглядывали на него, явно ожидая завершения фразы. Но в основном из-за Ленды, которая не подпадала ни под какие сравнения, со дня на день и из ночи в ночь становясь в его мыслях все более уникальной.
– Да-а-а, – прервал молчание явно довольный Зехений. – Воды-то ты у меня не получишь, дружок. Потому что вижу, ты уже дозрел. Еще неделька поста вдали от кружек и борделей, и пелена у тебя с глаз спадет. И если ты сразу же к ней не помчишься, то хотя бы напьешься.
Вильбанд – может, потому, что смотрел снизу и не мог прикинуться, будто разглядывает собственные несуществующие туфли, – неожиданно сам протянул руку к брошенной веревке.
– А хрен с ним, бабы не смотрят, – пошутил он, быстро и ловко затягивая узел на жерди, громко именуемой движителем. – Стыдиться некого, а заедем быстрее. Но напиться-то я б напился.
Дебрен уловил его взгляд – чуть игривый, немного завистливый, но в основном, пожалуй, сочувственный. У парня были плечи как у Збрхла и по меньшей мере один молот, при виде которого у обожающего тяжелое оружие ротмистра загорелись бы глаза. Но Вильбанд был артистом, художником, скульптором, создавал русалок покрасивее настоящих и умел заметить то, чего не заметили бы простые смертные.
У них было много общего: Дебрен тоже не любил, когда его жалели. Хотя надо было бы поблагодарить, пусть даже подобием улыбки, он быстро отвернулся и пошел втолковывать мулу, что сразу за поворотом будет конюшня, а самотолкач Вильбанда почти ничего не весит. И уже собрался возвращаться, когда Зехений сказал:
– Прости, парень, но в твоем случае это все равно что вылить воду в грязь. От тебя уж ни одной девице никакого проку.
– Ему уже три месяца.
Дебрен молчал, изучая взглядом то скальную стену слева, то лес справа. Стена незаметно переходила в уже совершенно отвесную стену замка. Склон, поросший лесом, не был столь крутым, но если кому-нибудь вздумалось бы вдруг спускать из-за крепостных зубцов камни, то половина пролетела бы с четверть мили. Половина тех, на кого камни спускались, – тоже.
Скверно: в случае нападения из всей их четверки – включая мула, – пожалуй, он один мог бы выжить.
– Ну, может, два с довеском, – не сдавался Вильбанд. – Я знаю, потому что как-то имел дело с одним теммозанцем, прикупившим себе место на нашем кладбище. Богач был, ухитрился как-то это дельце провернуть, но хоронить его должны были в северном углу, где пока что могил нет. Поэтому он долго пролежал. Кустов там много, заслоняют.
– Националисты не сразу, но все-таки нашли, выкопали и осквернили? -догадался Зехений. – Ничего не скажу, неприятный обычай. С другой стороны, трудно молодым объяснить, что времена изменились и если язычник свою веру не распространяет, мирно живет, налоги платит и в принципе никому дорогу не перебегает, то ему, как и собаке, похороны полагаются и покой после смерти. Однако все же политика султана, даже самого миролюбивого…
