приют их и кормить мог, и ремеслу учить. И вот еще что: и у нас любая женщина из публичного дома уйти может, но в большинстве они так к профессии своей привыкают, к сытости и праздности в известных пределах, что попросту уже и жить-то не смогут, а тем более на хлеб зарабатывать. Все это я вам, кузен, к тому говорил, чтобы вы не больно-то проституток жалели и рыдали над их телами: чаще всего не обстоятельства жизни, а свободный выбор, внутренняя развращенность, даже физиологическая предрасположенность их в блудилище толкают. А человека в них жалейте, пожалуйста — вы же христианин.
Выжигину показалось, что Сомский пригласил его в этот парк нарочно лишь для того, чтобы высказаться. Князь повернулся, чтобы идти к автомобилю, и Вольтеров дьявольский огонек снова загорелся в его глазах.
— А вообще скажу я вам напоследок следующее: вся наша страна — это огромный дом терпимости. Государь и правительство терпят Государственную думу, правые терпят левых, а левые — правых Идея проституции, как зловредные миазмы, разлита повсюду: проститу-ты-ученые, проституты-журналисты, просги-туты-литераторы, продающие направо и налево свое самое сокровенное, душу. А вы еще хотите, чтобы какая-нибудь Лукерья не отдалась за четвертную проезжему коммивояжеру или бездельнику-барчуку?
Подошли к машине, и когда шофер в кожаных крагах и такой же кепке поспешно отворял перед князем дверцу, Сомский предложил:
— Вы говорили, что вам в отделение надо? Ну так поедемте. Пусть там знают, что Степан Андреич Выжигин не только на «ваньках» разъезжать может.
Подъехали к участку уже через полчаса. Всю дорогу Сомский, точно наговорившись вволю, молчал, а Выжигин обкатывал в уме его фразы, и далеко не все ему нравилось в них. Правда, возможно, в длинных монологах князя и была, но его идеи отдавали каким-то цинизмом, холодом и равнодушием. «Как можно так не любить женщин, чтобы буквально в каждой видеть росток продажности? Я уверен, что расстреляй из пушок, снеси до основания все публичные дома, дай женщинам работу, вначале научив их работать, и проституции не будетг Или она сведется к каким-то мизерным размерам. Но все совсем наоборот. Городские власти нарочно способствуют открытию новых домов, чтобы риск заболеть сифилисом был снижен. Зато множится племя проституток! Все оттуда идет!»
— А позвольте-ка, я, кузен, в вашу кордегардию загляну, — сказал Сомский, когда затормозили на полицейском дворе. — Так, любопытства ради — изучаю нравы Петрополя.
— И немало преуспели в этом, — широко улыбнулся Выжигин, помогая князю выбраться на брусчатку двора — Заходите, ежели изучаете, только запахи у нас здесь крепкие.
Вошли в приемную сыскного отделения, где сидели, развалясь, отдыхая с папиросами в руках, чины еыска Кого-то тащили в «кутузку», стараясь незаметно, но крепко заехать по почкам, и влекомый городовыми мещанин, теряя по пути пуговицы, орал:
— Никак не смеете, слуги народа, руки прилагать к моему телу в публичном месте! Самому градоначальнику жалобу подам!
— Вмажьте ему, стервецу, — советовал кто-то вослед городовым. — Чтобы засвербело у него все в нутрях до самых морковкиных заговений!
Откуда-то из толпы деловито, снующих полицейских вынырнул, как Петрушка из вертепа, Остапов. Посмотрел на Выжигина каким-то сияющим, влюбленным, но в то же время и покровительственным взглядом:
— А дело-то наше, Степан Андреич, кажись, сворачивается! Нашлась убийца!
— Как нашлась? — не понял Выжигин, но обрадованно хватил Остапова по плечу по старой полковой привычке.
— Да ступайте к начальнику в кабинет! Там все и узнаете! Дарья-то Челнокова по вашу душу из заведения Афендик явилась, только съездить За ней пришлось. По телефону звонила, просила забрать, каялась в убийстве Иоланты, Ленки Зарызиной! Ну и сгонял я за ней, а то ведь ее из дому-то не выпускали!
Выжигин невольно посмотрел на Сомского. Казалось, он был расстроен и угрюмо теребил свой бакенбард, имея вид недовольно-озадаченный. «Прекрасно, ваше сиятельство! — усмехнулся Степан Андреевич в душе. — Вот и умерла ваша идея о казни!»
Втроем они вошли в кабинет начальника сыскного отделения участка, красивого мужчины с пышными бакенбардами, плавно переходившими в усы, и внешностью ветерана — унтера николаевской поры. В углу за столом копошился секретарь.
— Ага, Выжигин! — прокричал начальник из-за стола, делая пригласительный жест рукой. — Вас-то мы и ждали! Будете допрос вести той девки, из борделя — признание сделать хочет. Надобно сегодня же с этим делом покончить, а то уж от градоначальника мне уже звонили. Кому-то весь этот шум с убийствами да еще с ночной дракой проституток сильно не нравится. С вами посторонний? — посмотрел он строго на Сомского.
— Мой дальний родственник князь Сом-ский Петр Петрович, сенатор, — представил Выжигин князя. — Любопытствовал взглянуть на наше отделение… из личных соображений.
В наличие «личных соображений» начальник не поверил, а поэтому, полагая, что сенатор заявился совсем неспроста, вскочил из-за стола и стал раскланиваться:
— Просим, просим, ваше сиятельство, взглянуть на наши, фигурально выражаясь, «труды и дни». Обычная работа, одна рутина. Присядьте, пожалуйста, в то вон кресло, а мы сейчас подозреваемую вызовем. Конвоир! — Из-за двери появился полицейский в форме. — Из камеры ту девку, ну, Челнокову, сюда доставить немедля. Вы же, господин Выжигин, приготовьтесь задавать вопросы, а секретарь — протоколировать все слово в слово. О, разговор интересным должен оказаться! — потер он руку о руку. — Ведь сама на себя показания решила дать!
В сознании Выжигина закружился вихрь картин, запечатлевшихся в памяти в ту ночь, и вдруг появилось чувство недовольства и недоумения одновременно: как могла та неразвитая девушка с глупым лицом всеми помыка-емого создания пронзить кого-то кинжалом?
Привели подозреваемую. Наручники с короткой цепью заставляли ее держать руки где-то внизу, и в этой позе она казалась еще более беззащитной. Но Выжигин заметил, что она, обежав взглядом всех присутствующих, остановилась на миг на нем, и в ее печальных, готовых заплакать глазах вспыхнула радость и тотчас угасла. С полминуты Выжигин мешкал, не зная, как начать. Хоть его и учили на курсах, как проводить допросы, но заниматься этим не приходилось, и теперь только память, расторопно подсунувшая нужные формулы, помогла справиться с невольным замешательством.
— Так-с… — начал он, — доложите, барышня, как вас зовут, к какому сословию принадлежите, а также род своих занятий назовите.
— Ага, да-да, — залепетала девушка. — Зовусь Дарьей, по отцу Фоминична, а фамилия моя Челнокова. Из петербургских мещан. Горничная я в заведении публичном госпожи Афендик на Екатеринославской улице.
Говорила она это совсем не смущаясь, даже как-то бойковито, точно подготовилась к допросу, но так и должно было быть, подумал Выжигин, раз шла с повинной.
— Хорошо, — кивнул он, сидя рядом со столом начальника, — а теперь доложите со всеми подробностями то, что
