Мерси сложила газеты, бросила их на заднее сиденье и посмотрела в ветровое стекло на чернеющее небо.
Глава 8
Боттс оказался толстым, неряшливым, с клочковатой козлиной бородкой и румяными щеками. Его очки для чтения свисали на шнурке с шеи. Белая рубашка не выглядела ни чистой, ни глаженой. Вельветовый пиджак плотно облегал брюшко, но приподнимался над плечами. Рукопожатие его было сердечным. У Мерси возникло желание найти ближайшую кушетку, плюхнуться на нее и рассказать все о Майке Макнелли.
Здание это находилось в Санта-Ане, в дальнем от управления полиции конце города. Мерси шагнула из приемной, где не было медсестры, в консультационный кабинет: там были кушетка и кресло, письменный стол с настольной лампой, четыре книжные полки и два светильника. Окна задернуты шторами.
– Я читал сегодня газету, – сказал Боттс. – Очень огорчился, хоть вы и сообщили мне по телефону о ее гибели.
Психиатр сел за стол, Мерси выбрала кушетку. Он смотрел, как она достает синюю записную книжку.
– Я, как и говорил по телефону, не стану выдавать личных секретов Обри. Могу рассказать о ней только в общих чертах. Но если я в силах помочь вам найти убийцу, то постараюсь. Мне это кажется гуманным.
– Доктор, Обри Уиттакер была проституткой. Полагаю, вы знаете это.
– Да.
– Подозреваемых у нас пока нет. У меня есть копия ее маленькой черной записной книжки, там много фамилий и дат. Очень много. Одно лишь существование этой книжки может представлять мотив для убийства. Мне нужно сократить этот список, выйти на конкретного человека.
– Что вы хотите узнать?
– Виделась ли она с кем-либо, помимо официальных клиентов.
Боттс откашлялся и произнес:
– Да, виделась. Ни его фамилии, ни рода занятий не назвала мне. Но она познакомилась с кем-то недавно – примерно месяц назад – и надеялась на какие-то отношения с ним. Была даже... взволнована из-за него. Сказала, что они встретились в церкви. Я не знаю, в какой. Обри всякий раз ходила в новую, хотела найти такую, какая придется ей по душе. Вот такой она была в личной жизни, страстно искала то, с чем может быть счастлива. Пробовала все разное, подобно тому как меняла парики. Кстати, все они были белокурыми, что интересно.
Мерси пока не могла решить, интересно это или нет. Сделала запись: «Все белокурые для Боттса, но в шкафу были парики и других цветов».
– А чем ей не подходили другие церкви?
– Слишком ограниченные, личностные, любопытствующие, компанейские и недостаточно... религиозные. Обри желала справедливого, но сурового Бога. Хотела быть наказанной, потом спасенной. Считала, будто заслуживает того и другого.
Мерси задумалась о противоречиях Обри Уиттакер: продавать тело и искать душу; Бог прощающий и Бог гневный.
– Что еще вам известно о человеке из церкви?
Боттс положил локти на стол. Плечи пиджака приподнялись еще больше.
– Высокий. Сильный. Красивый. Вежливый. Честный. Неженатый. Она объяснила, что он не похож на всех мужчин, какие ей встречались.
– Где он живет?
– Обри не говорила.
– Прихожанин этой церкви?
– Скорее всего.
Мерси задумалась.
– Была она влюблена в него?
– Думаю, да.
– Опасалась за свою жизнь?
– Нет. Она не считала, будто находится в какой-то смертельной опасности.
– Какой вы поставили ей диагноз?
Боттс снова откашлялся.
– Депрессия.
– И что ей прописали?
– Ничего. Мы разговаривали о лекарственной терапии, ее плюсах и минусах. Обри решила не проходить этот курс.
– Решение было правильным?
– Полагаю, да. После первого часа нашей беседы я сказал ей, что у нее очень глубокие, не находящие выхода чувства к отцу. Она рассмеялась очевидности этого. Я – нет. Подробности той истории рассказывать вам не стану. Лишь добавлю, что для таких чувств были серьезные причины. Ни психозом, ни галлюцинациями Обри явно не страдала. Я обнаружил у нее склонность к мании величия и, возможно, к паранойе, склонность к депрессии. Она была расположена к самобичеванию, самоосуждению. Мне было ясно, что широкие сферы ее чувств остались невыраженными и неизученными, особенно гнев. Обри подавляла некоторые эмоции для самозащиты. Но по-моему, для своего возраста она была проницательной, самоуглубленной, психически здоровой. Я не считал, что ей нужны медикаменты. Ей была нужна медитация. Время, чтобы разобраться кое в чем. И новая работа, предпочтительно в другой части мира. Где угодно, только не здесь и не в Орегоне, где Обри росла. В Портленде.
Мерси записала: «Для Боттса Орегон, для Майка Айова».
– Доктор, какой она была? Если без научной терминологии?
Боттс улыбнулся:
– Непочтительной, настороженной, временами язвительной, склонной к самоуничижению, самоосуждению. Легко переходила от веселости к суровости. Кое к чему относилась с особой нежностью. К лошадям – хотя ездила верхом всего несколько раз. К хорошим мужчинам – хотя не встречала таких до этого нового знакомого. Мне было ясно, что Обри много думает о некоем идеальном мире, из которого чувствовала себя изгнанной. Сдерживала наиболее гнетущие, отрицательные чувства к мужчинам и к себе.
– А как Обри к себе относилась?
Боттс вздохнул:
– Главным образом ненавидела себя, сержант. Временами жалела.
Мерси задумалась о том, что жизненный путь может несколько искривиться, а потом кривизна заставляет тебя двигаться по кругу, как вывернутый руль машины. Беда в том, что двигаться приходится быстро, можно потерять управление и врезаться в грузовик. Грузовик с глушителем.
– Говорила она когда-нибудь о своем боссе?
– Нет, ни разу.
– О Горене Моладане?
– Нет.
– Насколько мне известно, клиенты у нее были не только направленные из конторы. В неблагоприятных обстоятельствах это может стать роковым.
– Похоже, сейчас все может стать роковым. Езда по скоростному шоссе, открывание двери на стук.
Мерси зачастую воспринимала подобные слова как профессиональное оскорбление, но эти пропустила мимо ушей.
– Доктор Боттс, Обри сама оплачивала ваши консультации?
– Да.
– И последний вопрос, доктор. За то время, когда вы общались с ней, на скольких мужчин она возлагала надежды, как на этого знакомого из церкви?
Боттс медленно, печально покачал головой:
– Только на него.
