весна. Постоянный сброс листвы деревьями и смерть трав и насекомых быстро увеличивал плодородный слой. Обилие воды болот, ручьёв, рек и озёр, напитывало его жизнью. С одной стороны чёрная земля могла давать хорошие урожаи и её было много, но облака могли на всё лето закрыть солнце и тогда урожая хорошего могло не быть. Тогда только охота, забой скота и бортничество спасало до следующего года. Из-за этого жители Тёмной земли исстари старались селиться пошире, чтобы обеспечить себе запас зверья и рыбы на случай неурожая зерна. В Моравии земля была похуже, покаменистее, это было видно, но тепло и солнечный свет всё равно давали тучные урожаи и скот рос и тучнел прекрасно. Здесь селения располагались зачастую в пределах прямой видимости, и города были многолюдны, с большим количеством ремесленников и торговцев. Однако, размышляя над военными делами, Стовов невольно представлял себе возможность обороны. Здесь некуда было отступить, спрятаться и накопить силы как в чащах вокруг Нерли или Оки. Нельзя было перевести дух, подготовить оружие и собрать людей в непроходимую полноводную весну или устраивая засады на берегах летних рек, извести врага.
В Моравии всё было открыто. Дороги шли в разных направлениях, множество, открытых и безлесных участков заставляли сражаться в любом случае, сдаваться или уходить совсем прочь. Горная местность служила большем препятствием, чем любые укрытия. Всё это заставляло сразу думать о союзниках, но им нужно было что-то предлагать взамен и опасаться их не меньше, чем возможных врагов. Вся эта война всех против всех, когда запад и восток, местные и пришлые, сошлись здесь выяснить, чья же это страна, доказывала правоту его размышлений. Семику и Торопу льстила витиеватая речь серба, расписывающая их победу над аварами. Всего за один день эта весть разнеслась между многими сёлами и городками. Ненависть славянского населения к степнякам была велика, разорение и поругание от них постоянно и велико. Франки и бавары имели других богов, язык и обычаи, но такую же жестокую жадность и презрительную ненависть к ним. Моравский король Само раньше бывший сам франкским купцом из какого-то славянского народа, собравший с помощью моравов большое войско, объявил о подготовке к принятию новой веры, с подчинением папе Римскому, чтобы покончить с многобожием разных племён и создать большое государство для обороны. Против него тут же восстала часть лужичан, не желающих предавать веру предков. А часть моравов уже жалеет, что пригласила Само с его бандитами-торговцами для защиты своей торговли и борьбы с аварами и франками. Порядка стало ещё меньше, а поборы на войну превысили грабежи авар. Победа Стовова Багрянородца оживила надежды части сербов и моравов на самостоятельность. Наличие в войске Стовова сил но не похожих друг на друга отрядов их не смущала. То, что они без переводчика разговаривали с кривичами, а полтесков почти не понимали, их только забавляло. Тихомир рассказал, что сначала войско Стовова приняли за ругов с острова Руяна, из Арконы, служителей свирепого бога Святовита. Похожий язык, хорошее, дорогое оружие, высокий рост и мощное тело говорило за это. Та уверенность, с которой они вступили в сражение аварам, тоже способствовало этому предположению. Руги имели сильных воинов, на своих кораблях они даже часть данов обложили данью. Кое-кто из жителей Поодерья называл Балтику морем ругов, а поморы всегда призывали князей ругов к себе княжить.
— Ваша жадность хочет защиты, — наслушавшись длинных рассказов, сказал старосте в конце концов князь, — гордость заставляет вас искать себе князя, способного быть мечом в ваших руках. Если бы вы умели жить в мире сами с собой, вы выбрали себе князя из своих, из сербов. Но ваши души не имеют покоя из-за жадности, поэтому у вас постоянная междоусобная вражда. Князя же со стороны, вы выгоните, когда минует опасность или что-то вам не понравится. Судя по рассказам, вас в два раза больше, чем людей у меня на родине, что живут на моих землях. И это у вас получится легко. Нет уверенности, что вы не пригласите потом и ещё какого-то князя против меня. А тем временем всё, что я построил и завоевал на востоке от Волхова, пропадёт. Клянусь силой Ярилы, мне это не подходит. Я тут буду стоять какое-то время. Если что-то будет для вас страшное, то за плату малую помогу. Это всё.
— Да будет славянский князь кривичей Стовов! — прижав руки к груди, сказал Тихомир, — так и решим, а там может быть всё поменяется. Если нужен колдун раненых лечить, то мы можем прислать тебе своего.
— Не нужно, у нас есть свой колдун, лекарь и книжник, учившийся в Константинополе и у волхвов, — за князя ответил Семик, указывая на Рагдая, — он творит чудеса.
— Однако пришлите своих кузнецов, а то после битвы у меня много оружия требует починки, а я заплачу им, — сказал князь показывая рукой что разговор закончен, — прощай, добрый серб.
— Спаси вас боги, добрые люди! — проговорил староста, кланяясь и пятясь назад, — пусть Ведогонь-охранитель хранит вас, выходит мышью, бродит по свету, на горы, на звезды! Гуляет, всё видит и возвращается обратно. И вы счастливые после таких снов: то поход затеете, то песню сложите. Это все Ведогонь ваш, что хранить вас будет хорошо!
— Иди уже! — рявкнул на него Тороп, — и чтоб кузнецы были утром!
— А что мы после проводов воинов в мир иной будем делать? — спросил Стовов, обводя глазами собравшихся воевод и старших дружинников, — а-а?
Рагдай, решивший, что обсуждение дальнейших действий сейчас не к месту из-за плохого настроения князя, вернулся к палаткам викингов, где в одной из них лежало тело конунга. В палатке он застал смущённого Эйнара и хмурого Крепа, а так же Ясельду и Орису. Княжна Ясельда была молодой девушкой, лет восемнадцати, может быть чуть меньше от роду. Высокая и стройная, голубоглазая и бледнокожая, она была красива той простой красотой, что сводит мужчин с ума обаятельной нежностью. Ничего красивого в её лице не было, как казалось: брови и ресницы будто вылиняли от солнца, широко расставленные глаза, чуть вздёрнутый небольшой нос, большой рот, слишком близко сидящий к носу, маленький подбородок, робкий взгляд серых глаз, угловатые движения… Сейчас она стояла на коленях, положив ладони на лоб конунга, закрывая его белое бескровное лицо от своих крупных слёз, капающих с длинных ресниц. Шея её была обёрнута влажной тряпицей, волосы убраны под платок с налобным гребнем с вышивкой, на висках блестели бронзовые кольца на подвесках. Длинная двойная вышитая узорами рубаха под юбкой с бляхами на норманнский манер, свободно лежали
